«Пылающая Эмбер»
Шрифт:
Мне на ум приходит стих, и я, не фильтруя свои мысли, цитирую его:
— «Дни твоей жизни станут ярче полудня, а темнота будет подобна утру».
— Мммм, — мечтательно произносит она. — Что это? Похоже на стихотворение.
— Это из Книги Иова, — я опускаю руку вниз и сцепляю наши пальцы вместе. Затем подношу их ко рту. Я целую ее ладонь, после чего кладу наши соединенные руки себе на грудь.
— Книга Иова?
— Из Библии. Одиннадцатая глава, стих семнадцатый.
Она приподнимается и смотрит на меня с любопытством.
— Ты читал Библию?
— Да, потерял счет, сколько
— Где был твой отец?
— Он умер, работая на стройплощадке, за день до того, как мне исполнилось два года.
— Мав… Изви…
Передвинув наши соединенные руки, я прикладываю палец к ее губам.
— Все в порядке, Куколка. Я его даже не помню. Все, что я знаю о нем, это то, что рассказала мне моя мать, — я опускаю наши руки на свою грудь. — Пол был моим отцом во всех смыслах этого слова, и помимо его тотального контроля за тем, чтобы моя жизнь вращалась вокруг церкви и ничего больше, с того дня, как мы с мамой переехали, он был порядочным и более чем заботливым.
— Но ты, похоже, зол на него.
Я пожимаю плечами.
— Так и есть.
Она вскидывает бровь.
Тяжело говорить о моих родителях. Тяжело признаваться в своих разочарованиях, когда я так привык держать их в себе. Но, быть может, если я откроюсь Куколке, ей будет легче открыться мне.
Вздохнув, я говорю:
— Поначалу соблюдать его правила для меня было тем еще испытанием. Я бунтовал. Мы ссорились. Моя мать постоянно плакала. Мы не уступали друг другу, и словно ходили по замкнутому кругу.
Я тяну наши руки вверх и шевелю своими пальцами. Она делает тоже самое. Затем я скольжу своими длинными пальцами по ее изящным маленьким.
— Я не мог спокойно смотреть на мамины слезы. Поэтому со временем я перестал сопротивляться. Я ходил в церковь, молился, читал священные писания и стал идеальным сыном, таким, каким они хотели, чтоб я был. Но чем старше я становился, тем больше вещей подвергалось моему сомнению. Я понял, что не согласен с некоторыми его убеждениями. И я начал замечать, сколько всего я в жизни упускал. Вместо того, чтобы снова вступить в конфликт с ним и моей мамой, я продолжал держать свои мысли при себе. Я решил дождаться, когда мне исполнится восемнадцать лет, и я смогу выбрать, какой жизнью мне жить дальше. Наконец-то расправить крылья в колледже и прислушаться к своему внутреннему голосу, чтобы судить, что правильно, а что нет.
— И вот теперь мой отчим не одобряет того человека, которым я стал. Он презирает жизнь, которую я выбрал. Не понимает, как я могу так жить и быть «Предвестником Хаоса» после всего, чему он меня научил. Он искренне полагает, что я иду по пути, ведущему в ад. И он скармливает это дерьмо моей матери. Говорит, что ее сын теперь потерян для нее, и все такое. Он так ею помыкает, что она вынуждена скрывать наши отношения от него. Это значит, что я редко ее вижу и почти с ней не разговариваю.
— О, Боже, Мав…
Я пожимаю плечами.
—
Но стоит мне это сказать, мою грудь сдавливает словно тисками.
— Знаешь, что? Здесь нечем гордиться, к тому же это признание может выставить меня слабаком, но я скучаю по ней.
Куколка сжимает мою руку, в ее глазах блестят слезы. Я не задумывался об этом до сих пор, но, черт, она, вероятно, тоже скучает по своей маме. Еще одна деталь, которая нас объединяет. Я смахиваю слезу, скатывающуюся по ее щеке, и притягиваю ее к себе. Долгое время мы просто держимся друг за друга. Я глажу ее по спине и прислушиваюсь к ее размеренному дыханию, которое целует мою кожу на каждом выдохе.
Через несколько минут ее дыхание выравнивается, и мне кажется, что она заснула, пока не слышу, как она шепчет:
— Ты гораздо человечнее, чем думаешь, Люци.
Ухмыляясь, я произношу:
— Я говорил тебе, что знаком со священным писанием, так что я в курсе, кто такой Люци, детка.
Ее тело напрягается.
— Люци. Сокращённое от Люцифера.
Она боязливо поднимает голову и с опаской смотрит мне в глаза.
— Хмммм, по твоему виду не скажешь, что ты рассержен тем, что я все это время называла тебя Дьяволом.
— Ну, по слухам, он — симпатичный малый, — говорю я, пока мои пальцы путешествуют по ее спине, спускаясь все ниже и ниже.
Она прищуривается.
— Да, но это не…
— Я просто шучу, Куколка. Я знаю, почему, — заканчиваю я, приложив палец к ее губам.
Ее роскошные волосы щекочут мне грудь, и она смотрит на меня сквозь эти ее светло-коричневые реснички. В такой близи я могу рассмотреть, что прожилки синего цвета в радужках ее глаз значительно превышают зеленые. А ее кожа, Боже, ее кожа вызывает у меня желание поиграть, соединяя веснушки как шестилетний ребенок, и попробовать на вкус каждый ее дюйм.
Я запечатлеваю этот момент в своей памяти. Если по какой-то причине у нас ничего не получится, я хочу запомнить ее такой навсегда.
— Ты вошла в клуб, который, должно быть, показался тебе Адом на Земле. Ты сделала это, потому что была в отчаянии и наждалась в помощи. Я сразу увидел это в твоих глазах. И даже несмотря на то, что мне было по силам облегчить твою жизнь, я был слишком жесток.
Бессердечен и беспощаден.
Я провожу большим пальцем по ее губе.
— Это — то, о чем я всегда буду сожалеть.
— Значит, ты не сердишься?
Я посмеиваюсь.
— Нет, на самом деле, это лучше, чем любое из тех прозвищ, которое пытались мне дать парни.
— С чего ты это взял?
У меня было три дня и сотни миль, чтобы понять, почему она называла меня Люци. Как только в голову пришел ответ, я сразу начал искать сходства, которых было так много, что это обескураживало. Жадный и нетерпеливый Люцифер. Он пытался строить из себя Бога, чтобы получить желаемое. Он всегда был слишком порочным, чтобы жить среди святых, но его не удовлетворяла жизнь среди грешников. Он считает, что заслуживает свой маленький кусочек рая, хотя он злобный сукин сын, который причиняет боль невинным людям.