Пылающий бог
Шрифт:
– Я, – отвечала Рин.
Она позволила им прикоснуться к себе и убедиться, что она реальна. Показала им пламя, отправив вверх тонкие спирали и узоры, молча передавая слова, которые не в силах была произнести.
«Это я. Я вернулась. Простите меня».
– Им нужно помыться, – сказал Катай. – Почти у каждого вши, которые скоро перекинутся на солдат, если мы ничего не предпримем. А еще их нужно как следует накормить, организуем раздачу пайков…
– Ты с этим разберешься? – спросила Рин. Собственный голос так странно звенел в ушах, словно шел
Катай прикоснулся к ее руке:
– Рин…
– Все прекрасно, – сказала она.
– Не стоит тебе проходить через это в одиночку.
– Но я должна. Ты не понимаешь.
Она шагнула в сторону. Катай знал, что творится у нее на душе, но не мог разделить это чувство. Тут дело было в корнях, в почве. Он не вырос здесь, не знал, каково это.
– Ты… займись выжившими. А я пойду. Прошу тебя.
Катай сжал ее руку и кивнул.
– Но будь осторожна.
Рин отделилась от толпы и скрылась в боковом переулке, пока никто не видит, а затем в одиночестве направилась к своему бывшему кварталу.
Она и не думала заглянуть в дом Фанов. Там все равно не осталось ничего родного. Рин знала, что дядюшка Фан давно умер. Тетушка Фан и Кесеги, скорее всего, тоже умерли – в Арлонге. Не считая Кесеги, об этом доме она вспоминала только плохое.
Рин пошла прямиком к дому учителя Фейрика.
В его жилище было пусто. Она не нашла следов учителя ни в одной из пустых комнат, как будто здесь никто и не жил. Книги исчезли, все до единой. Даже книжные шкафы пропали. Остался только маленький табурет, который, видимо, не пригодился мугенцам, потому что был каменным, а не деревянным.
Она помнила этот табурет. В детстве Рин сидела на нем столько вечеров, слушая рассказы учителя Фейрика о местах, которые не чаяла увидеть. Она сидела на этом табурете и в ночь накануне экзамена, рыдая в ладони, пока учитель ласково похлопывал ее по плечам и бормотал, что все будет хорошо. «Да у такой-то девочки? Все всегда будет прекрасно».
Возможно, он еще жив. Успел сбежать при первом признаке опасности, может находиться в каком-нибудь лагере для беженцев на севере. Напрягаясь изо всех сил, Рин представляла, что он где-то там, целый и невредимый, просто вне досягаемости. Она утешала себя этой мыслью, но поскольку не знала наверняка, да и вряд ли когда-либо узнает, не могла не терзаться.
Она почувствовала вкус соли на губах и поняла, что лицо мокрое от слез.
Рин яростно смахнула их резким движением.
«Зачем тебе так нужно его отыскать? – услышала она вопрос Алтана. – Какая теперь разница?»
Она же годами не вспоминала учителя Фейрика. Выкинула его из головы, когда шестнадцать лет назад Тикани стал для нее чужим, когда она, как змея, сбросила шкуру и превратилась из сироты войны в студентку и солдата. А теперь память цеплялась за жалкую и трусоватую ностальгию. Учитель Фейрик – всего лишь реликт, напоминание о былых временах, когда маленькая девочка пыталась зубрить классиков, а добрый учитель показал ей единственный
Она искала остатки жизни, которая уже никогда не вернется. И Рин слишком хорошо понимала, что ностальгия может ее убить.
– Нашла что-нибудь? – спросил Катай, когда она вернулась.
– Нет. Там ничего нет.
Рин решила разместить штаб-квартиру в главном комплексе мугенцев, частично по праву освободителя, а частично потому, что это было самое безопасное место в окрестностях. Прежде чем въехать, они с Суцзы лично обыскали каждую комнату, проверяя, не прячется ли где наемный убийца.
Но не нашли ничего, кроме хлама – грязной посуды, формы и брошенного оружия. Мугенцы как будто испарились, оставив все свои пожитки. Даже главный кабинет выглядел так, словно генерал просто вышел за порог на чашку чая.
Рин порылась в столе генерала, вытаскивая груды записок, карт и писем. В одном ящике она обнаружила листы бумаги с портретами одной и той же женщины, выполненными углем. Генерал явно считал себя художником. Рисунки были не так уж плохи, но генерал с болезненным усердием пытался запечатлеть глаза возлюбленной, пренебрегая анатомическими деталями. Каждый набросок сопровождало одно и то же мугенское слово «худи», означающее бабочку. Рин уже забыла, как это произносится по-мугенски. Скорее всего, это не имя, а ласковое прозвище.
А он был одинок, поняла она. Что он чувствовал, узнав о судьбе острова в форме лука? Когда узнал, что ни один корабль больше не отплывет обратно через море Нариин?
На сложенном листе бумаги, засунутом между последними двумя рисунками, оказалась записка. Мугенские иероглифы не сильно отличались от никанских и многое позаимствовали, хотя произношение было совершенно другим, однако Рин понадобилось несколько минут, чтобы продраться сквозь неряшливую чернильную запись и расшифровать содержимое.
Если это означает, что у меня сердце предателя, то пусть будет так, но я жалею, что император вызвал тебя на службу и забрал у меня. Все сокровища восточного континента, нет, даже все богатства вселенной ничего для меня не значат, если нет тебя.
Я каждый день молюсь, чтобы море вернуло тебя обратно.
Этот кусок был оторван от большого письма. Остальное Рин так и не нашла.
Копаясь в вещах генерала, она почему-то чувствовала себя виноватой. Но что еще удивительнее, ей казалось, будто она вторглась сюда без спроса. Она столько времени размышляла, как лучше убивать мугенцев, что сама мысль о них как о людях с надеждами и мечтами вызывала легкую тошноту.
– Ты только глянь на стены, – сказал Суцзы.
Рин проследила за его взглядом. Генерал вел подробный настенный календарь, заполняя его аккуратным мелким почерком. И куда более разборчивым, чем в письме. Рин пролистала календарь до первой страницы.