Пыльная зима (сборник)
Шрифт:
– Микрофон пусть отключают, – сказал Неделин конферансье.
И пошел, и пошел крутиться и разевать рот. От песни к песне он все больше заводил зал, он взмок от труда и от радости единения с залом. Юноши свистели, девочки кричали, изнемогая. Впрочем, и они свистели тоже.
Потом вдруг пауза. Неделин стоял, тяжело и счастливо дыша, поднимая руки.
– А теперь сюрприз! – объявил конферансье из дальнего угла сцены. – Кое-кто думает, что мы тут все под фонограмму делаем. Но следующий номер вас разубедит.
И понес, дурак, Неделину гитару, пощелкал пальцем по микрофону: работает! Сказал Неделину: «Валяй!»
Неделин
Неделин провел еще.
Он должен был что-то спеть, но что?
Когда-то давно, студентом, будучи на картошке, он перенял три-четыре аккорда и мог под них кое-что – Высоцкого, например. Но здесь должно быть нечто свое, оригинальное – а на кассетах Субтеева он ничего такого под сопровождение одной лишь гитары не слышал.
Что ж делать-то?
С другой стороны – это ведь не его конфуз, это Субтеева конфуз, и, если освищут Субтеева, значит, может быть, одним пошлецом станет меньше. Возможно, в том и задача – раз оказался во плоти певца, сделай добро, уничтожь пошлость ее собственными руками, развенчай фальшивого кумира!
Но необходимо все-таки что-то сказать. Извините, мол, я сегодня не в форме.
Еще раз проведя по струнам, Неделин сказал:
– Извините, я сегодня немного…
И не сказал, а спел голосовыми связками Субтеева. Публика замерла. Неделин взял другой аккорд, пропев:
– Я сегодня немного, немного, я сегодня немного, чуть-чуть…
– Атас! – услышал он чей-то громкий выдох.
– Я немного сегодня, совсем немного, – уже ради баловства пел Неделин. – А если кто много, то мне наплевать, главное, я немного, немного, немного, чуть-чуть, дураки те, кто много, а я немного, немного, немного, совсем немного, совсем чуть-чуть…
Так, используя известные ему аккорды, он пел минут пять и закончил, когда самому надоело.
Боже мой, что после этого творилось в зале! Гром и молния, штурм и натиск. Крики «бис»! Корреспондент местного радио, пришедший на концерт, несмотря на нелюбовь к Субтееву, тихо сказал: «Ни фига себе…» Виктор Запальцев, пришедший на концерт с женой и детьми Неделина, тоже одобрил: «Отлично!» Некий товарищ из КГБ, пришедший на концерт не по службе, а ради отдыха, обрадовался, что приятное сочетается с полезным, и громче других закричал «бис!» – чтобы еще раз послушать слова и запомнить. Слова-то ведь явно с тайным смыслом. (А время еще было хоть и на излете, вязкое, цепкое.)
Неделин спел на бис – то же самое. Он никак не думал, что после концерта разразится скандал. Музыканты пошли ужинать в ресторан, а Субтееву ужин был заказан в номер. На ужине присутствовали Лена и конферансье.
– Ну и что это значит? – спросил конферансье.
– Это феноменальный успех! – враждебно по отношению к конферансье сказала Лена.
– Я тебя штрафую, – сказал конферансье Неделину, – за то, что ты шлепнулся на сцене. Не хватало еще, чтобы подумали, что ты пьяница или наркоман. Штрафую на двести рублей.
– Ты жлоб, Барзевский, – сказала Лена.
– Попрошу молчать.
– Попрошу на нее не кричать! – крикнул Неделин, ничего не понимая. Кто он, этот Барзевский? Значит, не просто конферансье?
Барзевский усмехнулся и начал загибать пальцы:
– Я тебя нашел (первый
– Но ведь всем понравилось, – сказала Лена.
– Договор дороже денег, а мы условились, что он поет только мое. Конечно, пока он Субтеев, будет нравиться все, хоть он коровой мычи. Но! – одна, две, три таких песенки – и он уже не Субтеев, а самопальщик. По первому разу съедят, но потом зрителей будет все меньше и меньше.
– Ну и что? – сказала Лена. – Останутся настоящие любители.
– И он будет выступать в актовых залах учреждений? И подо что будет петь? Под брень-брень? Кстати, ты что, играть разучился? Я тебе, скотина, сделал имидж, ты понимаешь это? Утратишь имидж – потеряешь все!
– Он создаст новый, – сказала Лена.
– Это еще никому не удавалось. Нет, хамство какое! Я в него столько сил вложил, столько средств!
Чем продолжительней молчание, тем удивительнее речь, поэтому Неделин и молчал, давая возможность Барзевскому наговорить как можно больше дерзостей. А удивительная его речь была такова:
– Пошел вон!
– Что? – не поверил Барзевский.
– Пошел вон! – повторил Неделин.
– Ладно. – Барзевский посмотрел на часы. – Через двадцать минут у тебя второй концерт. После поговорим.
– Я в ваших услугах больше не нуждаюсь! – четко произнес Неделин.
– Ну-ну. Посмотрим.
Посмотреть Неделину пришлось очень скоро.
Запущена была фонограмма, но на этот раз без голоса. Неделин долго впустую пританцовывал у микрофона, пока не сообразил, что произошло.
Пришлось запеть живьем.
Мало этого, в середине песни фонограмма оборвалась, публика шумно возмутилась. Музыкантам срочно пришлось подключать инструменты. Подключили, заиграли, но вразнобой, мимо ритма, а часто и мимо нот, зал хохотал, негодуя. Но мало этого; взяв микрофон в руку, Неделин хотел пройтись вдоль сцены, и вдруг под ним обломились доски, он провалился, едва успев зацепиться руками, уронив микрофон. Он вылез, исцарапанный, в разорванной одежде. Зал весь был свистом, но это, пожалуй, уже был не свист гнева, а свист травли, многие зрители получали удовольствие от незапланированного зрелища не меньше, чем от концерта.
Конферансье вынес гитару.
– Скотина, – сказал ему Неделин.
– А я при чем? – удивился Барзевский. – Технические накладки! Давай спасай положение. То же самое спой. Они наслышаны, они ждут.
Публика, видимо, действительно была наслышана – все умолкли, приготовились, готовые простить.
Неделин ударил по струнам – в усилителях задребезжало что-то несуразное. Гитара была расстроена, а настраивать Неделин, понятное дело, не умел.
Выбежал Барзевский с другой гитарой.
– Шутки кончились! – объявил он в микрофон. – Прошу!