Пыльные перья
Шрифт:
– Я просто пытаюсь позаботиться о тебе, позволь мне?
Этот фильм Саша тоже уже видела. Он всегда заканчивается одинаково.
– Мне не нужна твоя забота.
Не приходило ли тебе в голову, Саша, что каждым отказом ты разбиваешь ей сердце? Валли действительно старается.
Нет. Не приходило.
– Саша, я знаю, что ты ненавидишь Центр. Все, что с ним связано. Все, что я пыталась сделать – сделать твое нахождение здесь хотя бы сносным. Ты мне как дочь, как младшая сестра, называй как хочешь, я хочу…
Саше, положа руку на сердце, плевать, чего хочет Валли. Валли
– Скажи мне, Валентина. – Слова падают. Падают. Падают. А разбивается все равно Саша. – Отправила бы ты свою сестру или маленькую дочку посреди ночи любоваться на труп? После того, как она всего за час до этого каталась у тебя в ногах, прося о помощи? Отправила бы? Сказала бы: «Дорогая, это наша работа, мы должны сберечь смертных, мы должны найти виновника, поддержать гребаный баланс между Сказкой и нашим миром»? Я ненавижу Центр, вау, вот это новость! Да я надеюсь, что эта развалина сгинет вместе с вашей чертовой Сказкой. Я считаю дни, слышишь, дни, до момента, когда смогу закончить эту бесполезную службу. Твой Центр сожрал мою жизнь. Твою жизнь тоже. Так скажи мне, Валли. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты сделала бы со своей кровиночкой то же самое. Конвульсии кончились? Классно. Иди работать. И так каждый гребаный раз. Ты такая охренительно добрая мамуля, но сначала – сначала всегда Центр. Так не бывает. Ну? Отправила бы? Скажи мне, Валентина!
Выпад был неудачным, а битва проиграна еще до начала. Валли не покачнулась, не отступила, даже не вздрогнула. Ее лесной взгляд нашел Сашу снова. Валли не улыбалась.
– Если бы мой ребенок был зрячим, Саша, я бы поступила так же. Все мы – солдаты Центра. И мы делаем то, что должно.
Саше оставалось только рассмеяться, криво, некрасиво и неправильно, смех – сухие горошины – стучал о стены кабинета:
– Мы люди. А ты – ненормальная. Разрешите идти, мой капитан.
Из кабинета она вылетела, не дожидаясь ответа.
Они все говорят, что Сказка гниет. Сказка разлагается. А твари дичают. Но вы посмотрите на нас. Что с нами стало. На кого мы похожи? Гнилые до основания. Мы посылаем детей на войну. Мы говорим им: ваши тела, ваши души и ваши помыслы – это собственность Центра. Вы не можете ими распоряжаться. Они не врут. И мы гнилые до основания. Совсем как наша Сказка.
Это пройдет. Гниль возьмет и кончится. И этот дурацкий договор тоже. И я отсюда выберусь. Папа смог. И я смогу. Я как ты, пап. Я постараюсь.
Это не бегство и не капитуляция. Вовсе нет. Это вынужденное отползание в свою нору зализывать раны.
Во всяком случае, Саше нравилось думать о ситуации именно в таком ключе. Это знакомая дорога, один этаж вверх и лестница, знакомое же мансардное помещение. Саше пришлось поднять на уши, кажется, всех в обоих мирах, чтобы отбить себе этот мини-этаж – он будто не в Центре,
Ей нравились собственные светлые стены, гирлянды-фонарики и привычная мягкая темнота. Не та, что на улице. Совершенно на нее непохожая. Саша выдохнула медленно-медленно, через нос. Это не дом. Безусловно. Не дом. Но это не улица с ее кусачей темнотой, и не кабинет Валентины, и не… Это что-то свое, насколько это возможно.
Звук, с которым появляется домовой, она знала хорошо: это не щелчок и не хлопок, это будто эхо щелчка или хлопка. Щелчок или хлопок шепотом. Сначала раздался звук, потом запахло травяным отваром, Саша могла угадать мяту и ромашку, на этом ее познания в ботанике заканчивались. Грин бы угадал больше. Грин действительно иногда слушал Валентину. Когда Саша высунула нос из-под одеяла, домовая сидела на тумбочке, сегодня она решила быть даже меньше чашки. Саша вздохнула, увидев еще и тарелку с печеньем – самое время, в самом деле. Она знала, что домовиха – Игла – прекрасно слышала и ее злое «бесы», и «мне ничего не нужно», и вот она здесь все равно.
– Сашенька, выпей, тебе станет полегче. Я знаю, поверь своей Игле, она много знает.
Игла была дочерью главного домового, хозяина Центра. Центр был так огромен, вмещал в себя так много магии, что им управляла целая семья. Хозяин Центра был похож на Валентину, глаза у него были тоже лесные, и его звали Огонь. Его жена, Заря, была неуловимо похожа на бабушку, кажется, любого из обитателей Центра. Детей у них было неприлично много, и младшую, задорно болтающую ногами на Сашиной тумбочке, почему-то называли Игла. Саша понятия не имела, по какому принципу давали имена домовым, почему, скажем, Хозяин звался Огонь, а его дочь – всего лишь Игла? Может быть, имена нарекались и менялись по мере продвижения по домовиной службе? У них была своя иерархия?
И почему я никогда ее об этом не спрашивала?
Игла с ее острой мордочкой, глазами-бусинами смотрела на Сашу выжидательно. Она была дочерью Хозяина и по меркам домовых еще маленькой. Домовой-подросток. Но при этом безнадежно старше Саши или даже Валли, жизненные циклы у них работали иначе. Может быть, она правда походила на иглу. Тоненькая, острая и длинная.
– Тебя Валли прислала? Мне ничего от нее не нужно.
Игла не выглядела сколько-то обиженной ни Сашиным мрачным голосом, ни тем, как она чуть отодвинула от себя чашку. Игла только улыбалась, демонстрируя мелкие белые зубы.
– Меня не нужно присылать. Ты моя, Сашенька. И я всегда знаю, что тебе нужно. Взгляни на это печенье, все как ты любишь. Хрустит, с шоколадной крошкой. Давай, девочка. Только попробуй мой отвар, тебе сразу станет легче. Это я, Игла, тебе говорю.
Почему ты это делаешь? Почему смотришь на меня с такой любовью? Почему всегда так ласково? Что я хорошего тебе сделала? Почему ты так мягко ведешь себя по отношению ко мне?
Саша чувствовала, как в носу щиплет. Почему, почему Игла с ней такая ласковая? Саша никогда не была никем, кроме избалованной девчонки, нацеленной только на то, чтобы сделать жизнь всех в Центре невыносимой в той же мере, в какой Центр делал невыносимой ее собственную жизнь.