Пьющие ветер
Шрифт:
— У тебя нет его денег...
— И потом, его жена, она по-прежнему чертовски красива. Была бы помоложе, я бы не отказался с ней покувыркаться.
— Заткнись...
— В конце концов, возможно, было ошибкой рассказывать ему о девчонке. Я мог бы решить эту проблему самостоятельно.
— Вспомни, что ты мне говорил. Может, мы бы и не вели этот разговор, если бы он услышал от кого-то другого.
Дабл поднес руку ко рту, прежде чем продолжить:
— Знаешь что? Я думаю, что он получает недостаточно секса, чтобы его мозг работал нормально.
— Думаю, у него не было бы всего того, что он имеет, если бы его желание обладать не было сильнее
— Какой мужчина не хочет сначала покувыркаться с кем-нибудь?
— Не похожий на тебя, думаю.
— Тебе стоит подумать о том, чтобы сделать предложение своей рыжей, — сказал Дабл, машинально указывая наверх. Видя, что Снейк не реагирует, он с усмешкой добавил: — Ну, одного мужчины ей недостаточно, но полдела ты сделаешь!
Снейк стал меняться в лице, казалось, оно приводилось в движение зазубренным механизмом, который по мере продвижения менял его черты, и в итоге получился настоящий звериный взгляд.
— Ты же справляешься как-то, используя только половину мозга, — холодно ответил он.
Провокация попала точно в цель. Дабл хлопнул кулаком по столу.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Снейк?
— У меня такое чувство, что скоро я это узнаю.
— У тебя нет чувства юмора. Ты ведешь себя так, как будто умнее всех, но на самом деле ты просто трусоват.
Карлик тоже зажег сигарету, затянулся, затем театральным жестом отвел ее ото рта.
— Как ты думаешь, почему меня называют Снейком?
Дабл чувствовал себя так, словно его снова обманули, он понимал, что Снейк обратил ситуацию в свою пользу, как это часто бывало.
— Не знаю, почему мы вместе работаем, — сказал он, раздавив окурок о стол и бросив его в сторону ухмыляющегося карлика.
— Неужели не догадываешься?
— Ты просто чертов манипулятор, вот кто ты.
— Спасибо за комплимент.
— Иногда мне кажется, что ты еще более извращенный, чем босс.
— Второй комплимент — это уже слишком.
— Пошел ты, Снейк!
Мартин лежал на диване, его взгляд бродил по комнате, хотя места было и маловато, а света недостаточно. Ракушки всевозможных размеров и странные статуэтки стояли на мебели и полках, за ними наблюдали насмешливые маски, висевшие на стене. Мартин с трудом поднял голову, обнаружив, что над ним парит рыба-меч. Адская смесь алкоголя, выпитого в «Адмирале», снова потекла по его венам, искажая рты масок, и казалось, что они о чем-то молят. Он протер глаза, и раковины, статуэтки и маски начали кружиться, как кометы, летающие вокруг рыбы-меч. Мартин был лишь беспомощным зрителем невероятной корриды. Его веки набухли, но он изо всех сил старался не закрывать глаза. Предметы исчезали. Появилась фигура, которая волнообразно двинулась к Мартину. Черты лица Мабель становились все четче и четче.
— Кто бы ты ни был, выключи этот гребаный свет, или я убью тебя! — крикнул Мартин.
Никто не исполнил его желание. Веки опустились, и фигуру дочери засосало в крутящийся вихрь беззвездной ночи. Он заснул, и в памяти стали всплывать русалки, будоражащие его сон.
Утром солнечные лучи проникли сквозь жалюзи, пригвоздив к полу предметы, выглядевшие как трофеи после ночной бойни. В воздухе витал запах кофе. Мартин сумел разжать губы, и гадкий привкус во рту перебил запах кофейных зерен. Как будто игла прошила ему череп, появился пульсирующий
— Тебе получше?
Мартин с трудом повернул голову. Гоббо сидел на стуле, держа в руке чашку.
— Вчера вечером ты неплохо надрался.
— Который час?
— Половина девятого.
Мартин попытался сесть, но не смог, его тело все еще было пропитано алкоголем.
— Почему ты не разбудил меня раньше, я опоздаю на работу.
— Сегодня воскресенье.
Мартин сглотнул слюну, прежде чем заговорить:
— Ты должен был проводить меня домой.
— Я даже не знаю, где ты живешь, и ты не был в состоянии назвать мне нужный адрес.
Мартин сосредоточился на дыхании и наконец сел, прижавшись спиной к спинке кресла. Гоббо встал и протянул ему чашку.
— Вот, выпей, полегчает.
Мартин взял чашку, сделал глоток и поставил чашку на бедро, не выпуская ее из рук.
— Извини, — сказал он.
Снова выпил, огляделся, понимая, что рыба-меч, репродукцию которой он видел в одной из книг, одолженных ему Дювалем, не приснилась ему, как, впрочем, и весь остальной зверинец.
— Старые сувениры, — спокойно произнес Гоббо.
Моряк дотянулся до кофейника на журнальном столике, наполнил чашку и вернулся в залитое дневным светом кресло.
— Должно быть, я вчера вечером нес всякую чушь, — сказал Мартин.
— Разве сам не помнишь?
— Нет.
— Поговорим об этом позже.
— Наверное, в этом нет необходимости.
Гоббо не спеша допил свой кофе.
— Сможешь сам добраться домой?
Мартин слегка качнулся, после чего сел прямо, все еще держа чашку, его взгляд был прикован к отражению, которое только что появилось на поверхности кофе. Голова кружилась, Мартин был одержим образом, словно камеей, того лица, которое осуждало его, пока он спал, без единого слова, с демонической неподвижностью кошки. Это он прекрасно помнил. Он выпил одним глотком остатки кофе, поставил чашку обратно на стол, словно ударил молотком, чтобы отметить окончание аукциона. Затем вспомнил гневные торги в «Адмирале» накануне вечером, не представляя, как далеко Мабель готова зайти в злости и, возможно, ненависти, чтобы выиграть их. Тогда он резко встал и направился к двери. Взялся за ручку, постоял так несколько секунд, открыл дверь и вышел, не оглядываясь.
Марту злило не то, что Мартин ушел, и даже не то, что он все еще находился под воздействием алкоголя, а то, что из-за него она пропустит мессу. Она не сможет снять с себя еженедельную ношу, как делала это каждое воскресенье, стоя в одиночестве в дальнем углу церкви. Даже если речь никогда не шла о ее собственных грехах, ведь во всем краю не было более добродетельной женщины.
Дорога домой вымотала Мартина. Марта подтолкнула его к лестнице, помогла подняться по ступенькам и довела до спальни. Войдя, она усадила его на кровать, встала на колени, сняла с него ботинки и брюки, поднялась, расстегнула грязную рубашку и потянула за рукава, чтобы снять. Мартин не сопротивлялся. Затем он перевернулся и свернулся калачиком на простыне. Он хотел бы восстать против тупого насилия, которое он чувствовал, не быть этим неудачливым мужчиной по милости этой женщины, которая вот-вот выйдет из комнаты. Он тысячу раз предпочел бы, чтобы она оскорбила его, прокляла и бросила на произвол судьбы, а не обращалась как с ребенком.