Шрифт:
Книппердоллинг убирает волосы своей красотки с потного лица и смотрит в направлении Яна.
— Дерьмо! — это его единственный комментарий.
У меня вырывается слабый смех, но уже не осталось сил, чтобы открыть глаза нашему актеру на его странную привычку: когда он заливает, он никогда не может удержаться от фразы: «Ты меня понимаешь?» Безотказный метод, чтобы определить, что вранье в его россказнях, а что — правда.
Теперь Книппердоллинг не хочет упускать ни малейшей подробности из рассказов нашего друга-сутенера:
— Что ты там говорил до этого про жителей Индии?
— Когда?
— До этого, помнишь? История о том, что они раньше нас попадут в Царствие Небесное?
— Ах, ничего. Мне рассказывал об этом один моряк, мой клиент, бывавший там. Они гораздо ниже
— Вонючие евреи! Теперь я уверен, что они делают это именно по этой причине, а вовсе не потому, что являются избранным народом.
Теперь и Ян собирается кончать. Упоминание об Израиле возбуждает его еще больше. Он вздымает руки к небу и не удерживается от возгласа:
— Вы станете для меня царством избранных и святым народом!
Последние слова звучат, как стон, и он медленно заваливается в постель.
Если я его хорошо знаю, он больше ничего не скажет.
Проходит всего несколько минут, и он снова в седле. Оказывается, я его знаю недостаточно хорошо.
— Дамы и господа, друзья, por favor… — Голый, с раскинутыми руками, он стоит на коленях в кровати. — Прежде всего, несколько инструкций, или пожеланий, как вам больше нравится: ты, дружище Берндт, ты что, хочешь заставить меня умереть от жажды, свинья, жадный ты лавочник, неужели это правда? Тогда гореть тебе в адском огне…
— Ах да, да, экий ты мудак… иду… сейчас иду… но… но ты беспокоишь меня… ты пьешь, как лошадь — мы так не договаривались… — Брюхо Книппердоллинга трясется, перемещаясь в соседнюю комнату.
— Вот молодец, молоде-ец! — громко аплодирует он. — А ты, подруга, моя преданная святая шлюха, продолжай забавляться божественным кропилом, расположенным у меня между ног, пока Святой Вымогатель расскажет тебе историю о своем благородном происхождении. Да, молодец, вот так.
Книппердоллинг возвращается с тремя бутылками жизненной влаги. На его лице застыла идиотская улыбка, но она тает, как только он замечает, что его дама наполовину погрузила лицо в зад Яна.
— Хорошо, я готов, скорее готов, чем нет. Герт! Герт, где ты? Ты уверен, что девушка не высосала тебя целиком и полностью? Вот уже час, как она держит его во рту — она просто рискует задохнуться, бедняжка!
— Чтоб ты обосрался! — звучит мой ответ.
— Ах нет, мой дорогой, я не буду делать этого, хотя бы ради Мадам Поцелуй Меня в Зад, здесь снизу. Но хватит, а теперь минуточку внимания, por favor!
Книппердоллинг не слишком прислушивается к его словам — он неуклюже пытается втиснуться в гущу извивающихся тел и как-то восстановить свои позиции.
— Моя мать была беженкой из Германии, незамужней. В какой-то канаве ее отымел старый Шульц Бокель, великий развратник из Гааги, и она произвела меня на свет под именем Иоанн, на голландском — Ян. В шестнадцать лет я нанялся на торговый корабль: Англия… Фландрия, Португалия… Любек… Затем боцман начал уделять мне особо пристальное внимание. Однажды ночью во время шторма я расколол ему голову веслом и отправил за борт. Два дня спустя я высадился на берег в Лейдене, чтобы согреть постель его жены. Я утешал его вдову пару лет, проживая в ее доме и имея свободный доступ к ее сбережениям. Дама заставляла меня работать портным: она утверждала, что я рожден для этого ремесла — не знаю, что заставило ее так думать, я никогда не хотел ни черта делать. Ну и шлюха же она была: избавиться от жирного мужа-пьяницы ради обалденного двадцатилетнего юнца… Но мое истинное призвание было не в этом, я не хотел гнуть спину и ишачить всю жизнь. Я был рожден для чего-то лучшего, более возвышенного и духовного: стать актером, писать стихи, — пришлось оставить старую развратницу… Жить своей жизнью… Да. Я сохранил верность себе, да-да, когда оставил старую кошелку… И открыл свою корчму… Местечко для разврата высшего класса, хорошие деньги и непыльная работенка. Я очаровывал клиентов, читая им свои стихи, перед тем как за них принимались девочки. Один раз я декламировал даже в
Однажды в мой бордель забрели два странника, посланные Господом. Одним из них был Ян Матис, а вторым — тот, с кем Инга сейчас успешно разделывается на ковре. Герт, ты еще жив? И они сказали мне: «Ян Лейденский, ты нужен Богу, бросай все и следуй за нами».
— А ты это и сделал…
— Конечно же, потому что я почувствовал, что это стоит делать, что в этом мое предназначение, клянусь членом, Бог говорил со мной и сказал: «Ян, сукин-ты-сын-развращающий-и-губящий-женщин, я высрал тебя на землю ради великой миссии, не для того, чтобы ты ковырялся в грязи, в женских выделениях и придуривался всю свою жизнь! Восстань и следуй за этими людьми, за это дело стоит взяться». И вот мы здесь, и нас принимает твой благословенный комитет. И мы будем благодарны тебе, дружище Берндт, пока не попадем на небеса, где каждый получит то, что заслуживает!
Книппердоллинг грубо хохочет, запустив руки себе в яйца:
— Фиг тебе, Брендт паршивый, фиг тебе, но послушай… что ты там рассказывал про аборигенов… это сильно.
— Длиной с твою руку, Берндт, длиной с твою руку.
Книппердоллинг мрачнеет. Ян отпивает из бутылки, обрушиваясь во весь рост поперек кровати. Его несет:
— Кто я? Угадайте, кто я?
Молчание.
— Ну, ну, это просто. — Он подхватывает край простыни двумя пальцами и неторопливо начинает натягивать ее на себя: — Кто я?
— Пропащий пьяница.
Он поднимается, завернувшись в простыню, совершенно серьезный:
— …Проклят, Ханаан; раб из рабов будет он у братьев своих! [35] — Истеричный крик в направлении Книппердоллинга: — Кто я?!
Глава гильдии ошеломленно смотрит на меня, он заметно напуган.
Я уже собираюсь успокоить его, когда Инга поднимает голову, поворачивается к Яну и произносит:
— Ной.
ГЛАВА 26
35
Быт. 9: 25.
Мюнстер, 28 января 1534 года
Мюнстер обладает своим неповторимым очарованием: узкие улочки, мрачные дома, рыночная площадь с церковью Святого Ламберта, возвышающейся на краю. Архитектура и расположение зданий — все кажется будничным, хаотичным, но со временем убеждаешься, что существует какой-то порядок, скрытый в сложном хитросплетении улиц. Я коротал свободное время, знакомясь с городом: бесцельно бродя по улицам часами, путаясь в этом лабиринте и вновь определяя верное направление каждый раз в новом месте. Я обнаруживаю мало кому известные проходы, болтаю с торговцами, народ не таится перед иностранцами, возможно, потому что анабаптизм пришел сюда вместе с бродячими голландскими пророками. Я познакомился с одним из них, Генрихом Ролом, даже получившим в городе приход. Мы подолгу говорили о Голландии, он назвал мне имена здешних братьев, с которыми я так и не встретился. Говорят, в Мюнстере пятнадцать тысяч жителей, но в ярмарочные дни народу в городе становится гораздо больше. Здешние горожане из тех, кто разъезжает повсюду, производит ткани, много рабочих. Изгнание епископа позволило им отменить налоги на текстиль и конкурировать с продукцией монастырей: священники, оставшись с носом, пришли в ярость, торговцы жиреют. Я научился впитывать силу, исходящую из этого места, сами стены излучают возбуждение, недовольство, энергию. Это важный перекресток между Северной Германией и нижним Рейном, но есть и какая-то жизненная сила, исходящая прямо отсюда, из всего, что существует в нем, — из зарождающегося конфликта между грязью на дороге и колесами телег, которые ее давят.