Qui pro quo. Интуитивные основы разума

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

Qui pro quo, одно вместо другого – свойство комического, когда мы одно принимаем за другое и от осознания этого несоответствия, вызванного недоразумением собственного ума, мы начинаем смеяться. В истории философии понятия приобретают многозначность и зачастую возникает путаница в их применении, что вызывает не только смех, но и отчаяние перед непониманием.

В

современном мире философских конструкций каждый избирает для себя свое исследовательское поле, которое захватывает присущие его характеру, образу мышления и настроению тексты и соответствующие смыслы. Однако как вычислить эти тонкие черты философского исследования, как определить причинно-следственную связь смыслового потока конкретной личности? К написанию данной работы меня вдохновило второе предисловие Канта к «Критике чистого разума», в нем он говорит о некой заложенной уверенности Галилея в том, что будет только открыто им рациональным научным методом, который он сам и создаст [1] .

Это поразительное допущение стало путеводной нитью данной книги. Она является продолжением исследования соотношения априорного знания и интуиции в творческой работе ученого. Интуиция Канта привела к целому исследованию, посвященному роли интуиции в научном познании. Стоит сказать, для того, чтобы начать исследовать в данном ракурсе интуицию, необходимо было впустить ее в процесс научного исследования, оправдать ее эвристическую роль, как действительно важный элемент научного познания. В данной книге анализируется исторический путь развития ratio, от самых его оснований, где только начинает формироваться корневая система рациональности к пышному цветению науки современности. Научно-исследовательский характер книги состоит в тщательном разборе исторических оснований ratio, анализу живого научного творчества и обоснованию роли интуиции в когнитивной деятельности человеческого ума, которая выходит за пределы научной деятельности.

Глава посвящена рассмотрению природы образно-символического мышления в его движении к дискурсивному. Дискурсивное мышление представлено в контексте становления европейского рационализма, элементы которого обнаруживаются уже в недрах древнегреческой философской мысли. Актуальность использования результатов греческих философов связаны с пониманием той интеллектуальной революции, которая произошла в VI веке до н. э. и затем дала толчок становлению европейского рационализма как направления со своим особым понятийным языком и проблематикой философии в целом.

Первые, наиболее общие понятия: «космос», «логос», «энтелехия» и т. д. явно указывают на становление понятийного языка и соответствующего стиля мышления, который преодолевал религиозное понимание и объяснение наблюдаемых процессов и явлений природы. При этом, «возникновение космоса и других естественных явлений ионийские "физики", – отмечает Ж-П. Вернан, – объясняли чисто рациональными причинами и в отрыве от религии» [2] . Это, в свою очередь, способствовало появлению нового направления в познавательных поисках мыслителей, объединивших философию и «науку» в общем поиске первопричин порядка вещей. Именно с милетской школы идея космического порядка получает рациональное объяснение. Отныне космос подчиняется закону, правилу (nomos), порядку, в соответствии с которым ни один из элементов его не может рассматриваться как обладающий властью (kratos) над установленным порядком вещей, природных процессов и стихий. Такой взгляд стимулировал дальнейшее развитие рационального подхода к миру, где умопостигаемый, упорядоченный космос, и картина наблюдаемой вселенной предстают как взаимосвязанные части единого целого. Эпистемологическое значение этих идей состоит в том, что они повлияли на развитие целого направления исследований внутри философии – философии природы. Именно в недрах натурфилософии можно обнаружить систему рациональных понятий, что, в целом, позволяет рассматривать этот исторический этап философии как начало европейского рационализма. На первых его этапах для него характерна экстраполяция подходов, используемых по отношению к объектам природы – на человека, нацеленность на познание основ природы человека и выявление специфики его мышления и познания.

Проблема рациональности как способа организации философского и научного знания имеет свою историю. Начала рациональности лежат в философской и научной мысли на самых ранних этапах их развития.

Проблема рациональности связана непосредственно со становлением преднаучного знания, соединяющего в себе естественнонаучное объяснение процессов наблюдаемой действительности с философским пониманием сущности самих

этих процессов, в том числе, в их приложении к специфике процесса познания. Здесь следует обратить внимание на то, что уже первые мыслители древности, описывая стихии природы и космос в целом, рассказывая о происхождении мира и определяя место человека в нем, как это делали, например, Гомер и Гесиод, широко использовали сюжеты мифологического повествования, придавая ему философский, понятийный смысл. Однако образно-символический язык повествования у Гомера использовался не в ущерб обоснованию идеи гармонии и мирового порядка, который мы находим у Гесиода, и который построен на принципах симметрии, равновесия, равенства между элементами природного космоса, возрождения порядка из хаоса.

Первые общенаучные, а точнее говоря, донаучные рациональные понятия объясняли сложную природу организации мира, и использовались для объяснения всей предыстории становления человечества.

Основную тенденцию в использовании общих понятий, их роль в становлении европейского рационализма как особого направления внутри европейской философской мысли мы можем характеризовать как постепенный отход от религиозного объяснения порядка вещей. И хотя мифология и мифопоэтическое объяснение в целом продолжают сохраняться в менталитете греков, отделившись от религиозного мышления и телеологического объяснения, разум и рациональное объяснение продолжают сохранять тесную связь с мифом еще долгое время. При этом все очевиднее становится тенденция к рациональному объяснению природы и человека. Суть его состоит в том, что оно превосходит миф в своем движении от образно-эмоционального к дискурсивному мышлению, закрепляя за дискурсивным мышлением элементы понятийного языка (как научного, так и философского смысла). Такого рода секуляризация, когда «естественная религия вытесняется дискурсивной и более точной формой мысли, а именно философией» [3] , обеспечила в конечном итоге превосходство философии над мифологией, и при этом становление понятийного языка стимулировало формирование научных подходов к объяснению феноменов человеческого познания и мышления.

Следует пояснить, что использование преимущественно мифологических образов для объяснения сложных процессов и явлений природы, событий истории и взаимоотношений людей мы относим к архаическому типу мышления. Особенность его состоит в том, что в объяснении сложных процессов познания и мышления философы использовали прием рассуждения по аналогии. Так, посредством аналогии проводится параллель между космическим порядком, гармонией и внутренней, душевной жизнью человека.

При этом к объяснению сущности человеческого познания применяются те же критерии гармонии и порядка, которые наблюдаются в природе. На этом фоне «Боги, которые были непосредственным олицетворением космического ритма, являлись также олицетворением порядка в человеческом обществе» [4] . Вместе с тем, природные катаклизмы и стихийные бедствия характеризуются как нарушение предустановленного порядка в природе. Эти нарушения рассматриваются как проявления дисгармонии, ассоциированные со злом, которое существует в мире людей, в обществе. Тем самым понятие «зло» приобретает этическую нагруженность и рассматривается как одно из первых понятий с философским смыслом.

Особенность первоначального этапа становления философской мысли такова, что в ней находит отражение сочетание и согласование рационального и религиозно-мистического объяснения мира, и где целостность архаического миропонимания реконструируется на основании реконструкции смысла и его отдельных элементов. В целом же для архаического миропонимания характерна тенденция к множественности понимания смысла одного и того же образа, ритуального действия или сюжета того или иного мифа, придания смысла действиям богов и героев, интерпретируемых в зависимости от контекста. Такая множественность смысла, с одной стороны, стимулировала поиск рациональных аргументов, наиболее простых для понимания людей, как это делали, например, странствующие учителя и переводчики Гомера, по текстам которого обучали не только мифологии, но истории народа, рассматривая поступки героев как образец для подражания, или, напротив, указывая на то, чему не стоит подражать. Например, некоторым поступкам богов.

Не случайно и то, что воззрение на природу, которые восходят к идее богопочитания в доэллинскую эпоху, затем были этически укоренены в миропонимании и преобразованы. «Боги, – как пишет Э. Целлер, – были возвышены до значения нравственных сил, идеалов человеческой деятельности и человеческих отношений; и если религия как таковая и в мистериях, и в публичном культе не вышла за пределы антропоморфического политеизма, то она все же содержала в себе жизнеспособные зародыши, которые достаточно было только развить, чтобы вывести их за эти пределы» [5] . С одной стороны, это способствовало поддержанию религиозного чувства, закрепляемого в ритуалах и мистериях, а с другой стороны, все отчетливее утверждалось превосходство рационального, дискурсивного мышления над архаическим миропониманием.