Р.А.Ц.
Шрифт:
Очередной замысловатый пассаж интенданта был прерван странным нарастающим гулом. В нем одновременно сплетались низкие басы — и невыносимо высокий вой, от которого мучительно заныли зубы. Только одна машина в мире могла издавать такой звук — и впрямь, выглянув в окно, интендант увидел весьма примечательное зрелище. Со стороны гор один за другим заходили на посадку пять, нет, семь, нет… — он бросил считать, сбившись — целая колонна сверхтяжелых грузовых 'Бореев'.
Проводив долгим взглядом первый садящийся самолет, от рева винтов которого мелко зазвенела посуда в горке, он сел за стол и обреченно придвинул к себе достопамятную двадцатистраничную
63
На исходе вторых суток дела шли совсем плохо. Укрепленный район медленно, но верно распадался на изолированные машинные анклавы, потерявшие всякую связь друг с другом. То и дело покинутые сооружения сотрясали взрывы, порой сама собой заводила короткую песню какая-нибудь автоматическая пушка или замаскированная турель. От непрерывных толчков линии кабельной связи были порваны, активность коры породила соответствующую активность атмосферы, и большинство диапазонов забилось мощными помехами. Странные явления, вызванные колебаниями магнитного поля, наполнили небо — многочасовые полярные сияния, огни и бледные вспышки, облака пылевой взвеси и фантасмагорические рои из мириадов призрачных тороидов, образующие удивительные подвижные фигуры — кружева, фракталы, объемные решетки, исполинские цветки и ажурную вязь из десятков тысяч геометрически правильных узоров. Неуловимой чуждостью веяло от этих стай, совершающих эволюции 'все вдруг', будто рыбьи косяки на мелкой воде. Гул пошедших вразнос земных недр сливался в один непрерывный скорбный хор, тянущий тоскливое 'до', осеннюю ноту умирания…
Убедившись, что стартовать не удастся — восстановление токосъемников шло медленно, постоянно отставая от графика, и вдобавок усугублялось все более и более сильными толчками, — командующий принял решение пережидать катаклизм под землей, в защищенных убежищах. Бункеры утратили былую несокрушимую надежность перед лицом неизвестного тектонического оружия, но эвакуироваться на поверхность было нельзя, в небе вороньими стаями кружили сотни тысяч небольших бубликов — мелких, в метр, подобий того, что едва не сокрушил РАЦ. Они жадно бросались на любое живое существо, находящееся под открытым небом, так что вскоре во всем УР не осталось ни одного красавца-оленя из заповедных рощ, ни одного суслика или белки, а сами бублики по-прежнему не поражались ни одним человеческим оружием. Даже микроволновые излучатели и лазеры ПКО, напластавшие ломтиками некродраконов, не смогли нанести видимого урона словно бы нематериальной субстанции бубликов.
А породившая их сила продолжала расширять зияющую рану на теле планеты. На километры вверх взлетали уже не валуны и камни, а рдеющие клочья вязкого огня, облака газов и чудовищные тучи раскаленного пепла, обратившие небо в подобие густого черного супа на сотни километров окрест…
РАЦ боеспособность утратил лишь частично, слишком уж велик был запас его прочности, преднапряженный железобетон, залитый без счета, и сверхпрочные сплавы выдержали невероятную тяжесть овеществленного тороида — но по стечению обстоятельств три из пяти поврежденных калибров смотрели на юг. Стрелять более было невозможно.
В тоннелях шла лихорадочная работа по укреплению сводов всем, чем можно, но эта работа была более для того, чтобы не поддаваться унынию и панике, все понимали, что когда пики амплитуд толчков сойдутся, выжить станет — невозможно. Кто-то уцелеет в 'яйцах' — бетонных коконах
В одном из тупиковых тоннелей свежесформированная бригада, она же ранее — половина отделения или группа, — закончила сварку и присела на короткий перекур, вернее, отдых, поскольку никто в группе не баловался никотином — занятие это почиталось людьми не то чтобы запрещенным, скорее, позорным, навроде как есть навоз или лизать унитаз, на таких смотрели порой даже с некоторой брезгливой жалостью. А еще это означало тратить драгоценный под землей кислород.
Согласное молчание прервал самый молодой, обратившись к старшему, вислоусому дядьке средних лет.
— Никанорыч, у тебя дети есть?
— Пятеро, старший тебя чуть младше.
— А у меня нет еще. Знать бы, что так выйдет, женился бы на Машке. Сейчас бы сын остался, ну или дочь…
— Чего ж не женился-то?
Молодой немного смущенно махнул рукой:
— Да дурак был потому что. Привиделось что-то, ну и ушел. Со злости в военкомат явился, военкома за грудки взял — а он меня на точку законопатил, в Борзь. Дышать там, братцы, реально нечем. Потом уж дошли до меня слова ее, что это родич дальний какой-то приезжал, да поздно было. Глупо вышло.
— Действительно, очень глупо. Да ты не стремайся, она поди незамужняя еще?
— Нет, не вышла почему-то, хотя знаю, сватались.
— Ха, гляньте на него! 'Почему-то', это ж надо!
— Так ты что, Никанорыч, думаешь?..
— Балда ты балда, молодой, чечако по жизни. Вот как вернемся — бери ж… ноги в руки и к ней. Повинишься, поклонишься, она и твоя будет. Какие ваши годы? Нарожаете еще. Ты ж жених завидный, два Щита и свободный надел — да ей все подруги обзавидуются.
Парень вздохнул.
— Вернемся… Слышишь, камень трещит? Скоро вся эта масса…
— Никак ты нос повесил? Смотри, панику начнешь разводить — я церемониться не стану, враз пристрелю. Ну, чего вскинулся? Не трус ты, никто не думает. Трус в завал не полез бы, где все на ниточке болтается, медичку на руках не вынес бы. Не боись, генерал что-нибудь придумает. А если серьезно — просто не думай о ней. Ее нет — и точка. Пока мы есть — ее нет, а когда нас нет — ее нет тем более. Иначе и жить не стоит. Понял?
— Понял вроде.
— То-то же. Ну, зады погрели, и будет. Вставай, братцы.
И бригада вернулась к работе — но уже с совершенно иным настроением. Все по-прежнему молчали и сердито сопели, часто чихая от пыли, но в воздухе среди треска и шипения сварки ощутимо висела Песня.
64
Горчаков отнюдь не собирался самоустраняться от командования. Стальной генерал намеревался крепко держать штурвал до самого последнего мгновения, пока разверзшиеся недра не поглотят его, и даже некоторое время после этого. Видя перед собой наглядный пример мужества и стойкости, люди воодушевлялись им — так, наверное, горели глаза у матросов и офицеров идущих ко дну объятых пламенем кораблей, танкистов, продолжающих стрелять из горящего танка, сидя на почти детонирующем боекомплекте, истребителей, направляющих свой самолет в последнее пике на колонну врага…