Раба до скончания времен

Медведев Юрий Михайлович

Выждав для верности часа полтора, я начал подыматься по лестнице, из осторожности не зажигая фонарика.

Наверху меня сразу пронизал холодный ветер. Лысая Луна дремала среди тонких облаков. Звезды мерцали зловеще над несчастной Землей. И ярче прочих пылало новоявленное созвездие Вальпургиевой Ночи, истекающее белесоватой спермой.

Эрик Гернет встретил жену в "Домодедово" и тут же увез. Переговорить с ним здесь, естественно, не удалось. Но я сумел поймать его взгляд и подмигнуть: все, мол, о'кэй! Камеру и кассеты передал ему на следующее утро, а вечером

того же дня он примчался ко мне на Трубную. Еще не закрыв за собой дверь, отрывисто спросил:

– Что было дальше? Почему прекратили снимать?

Я молчал.

– Как понять ваше дурацкое молчание? Камера отказала?

– Не камера, а нервы, – уныло отвечал я. – Разве не ясно, что происходило дальше?

– Сука! Блядища! – бушевал он. – Вот откуда золотые побрякушки и бриллианты! Шалашовка! Я вытащил ее из нищеты, завалил заморским тряпьем, таскаю по заграницам. А она трахается с туземцами, как вокзальная шлюха. Черномазые приучили ее к наркоте. Я нашел у нее пакетики с этой отравой! Я сотру с лица земли хахалей, с нею блудивших! Кто они?

– Братья Каскыровы. Во главе с Сулейманом. Дважды героем и депутатом.

– Положил я с прибором на этого дважды депутата! Завтра же заявлю знакомому помощнику Андропова. Наше КГБ этих волосатых зверюшек раком поставит!

– Успокойтесь, Эрик Яковлевич, – сказал я. – До Сулеймана никому не дотянуться: он якшается с нашим генсеком, это тот самый председатель колхоза комтруда.

– Тогда препарирую мерзавку! – завопил он. – Вскрою черепушку! Выжгу в мозгу центр похоти! Станет покорная мне, как овечка! А о кобелях забудет навек! О-о-о!.. Плесните еще полстакана, душа горит…

Я тоже выпил вместе с ним, после чего он немного притих. Тогда я сказал:

– Доктор, завтра брата выписывают из Института курортологии. Как вы поступите с ним дальше? Он же загибается. Между прочим, свою часть соглашения я выполнил, хотя и не до конца…

– И я готов выполнить свою, не сомневайтесь, юноша, – устало ответил Гернет. – Но тоже – не до конца.

– Что имеется в виду?

– Слышали о японской методике лечения алкашей?.. Нет? Тогда внимайте.

Методика была такая. Алкоголику дней десять-двенадцать не дают ни капли спиртного. При этом он, конечно, испытывает страшные муки, некоторые даже пытаются покончить с собой. Затем подвергают убийственной шоковой терапии, убийственной почти в прямом смысле: вливая внутривенно сильнодействующее снадобье, доводят почти до клинической смерти. В таком состоянии пациент пребывает несколько суток, а когда приходит в себя – перестает пить. Лет пять трезвой жизни гарантировано.

– Успех почти стопроцентный, – сказал Гернет. – Разумеется, нужно согласие исцеляемого и родственников.

– И вы готовы помочь Андрею таким образом?

– Помочь – понятие растяжимое. Здесь не Япония, где все оговаривается, а затем оформляется юридически. А что имеем мы с вами? Да, сердце у Андрея, как у быка, но печень и желчный пузырь – трата-та… Мало ли что может произойти. Представьте себе заголовки в газетах: "Эрик Гернет – подпольный врачеватель и убийца". Загреметь в тюрягу и навеки забыть о докторской диссертации – это минимум, что мне светит при неудаче, хотя и маловероятной. А максимум – расстрел.

Наступило тяжелое молчание.

– Тогда что же вы предлагаете,

Эрик Яковлевич? – спросил я наконец.

– Я дам вам восемнадцать ампул препарата для шоковой терапии. Вы сами будете вводить, внутривенно, двенадцать часов подряд, по схеме. Через двадцать минут после первого укола ваш брат впадет в бессознательное состояние, медики называют его коматозным. Не бойтесь, пульс будет прослушиваться, хотя и слабо, кстати, вам надо приобрести в аптеке фонендоскоп. Еще одно необходимое условие: едва Андрей начнет приходить в себя, надежно привяжите его к кровати. Ремнями или веревками. Крепко-накрепко. На юрфаке этому, сдается мне, учат. И не удивляйтесь его поведению, когда опамятуется: возможен бред, неадекватное поведение и все такое прочее. Ничего страшного, я наблюдал подобное десятки раз.

Эрик Гернет извлек из портфеля бумажную коробку с иероглифами на крышке, раскрыл. Внутри поблескивали ампулы с фиолетовой жидкостью.

– Уколы делать, надеюсь, умеете? Внутривенно?

– В ЛТП всему научился. Уколы, измерение давления и прочее, – сказал я. – Остается последний вопрос: а если неудача?

– В каком смысле?

– В прямом. Если больной даст дуба…

– Если отбросит копыта? Такое почти исключено. Скорее всего, не отбросит. Методика испытана лично мною на шести десятках алкашей, причем один из них замминистра, а двое – генералы. В запой ведь впадают не только сапожники и сантехники. Впрочем, риск наличествует, и вам еще не поздно отказаться. Прикажете забирать ампулы назад?

– Об отказе и речи нет. Попробую уговорить Андрюшу. Если не согласится, то…

– Другого выхода попросту нет. Кроме как в преисподнюю, – жестко сказал Эрик, подымаясь.

Мы распрощались, но уже в дверях, он прошептал:

– Если что не так, сразу звоните, желательно домой, – постараюсь приехать. Но по телефону о сути дела – ни гу-гу. Все мои разговоры прослушиваются: придворный – ха-ха! – лекарь… Интересно, когда стану Нобелевским лауреатом, меня тоже будут прослушивать эти суки с Лубянки?

От его благодушия и велеречивости меня всего передернуло.

– К тому времени я стану министром и велю вывести вас из-под колпака, – зло сказал я. – Договорились?

В ту ночь снилось: Андрей после моих уколов умер, не приходя в сознание, а я, пытаясь спасти свою шкуру, тайно захоронил его на нашей даче во Внуково, среди зарослей малины, и даже не в гробу, а в целлофановом мешке. Но каждое утро могила оказывалась разрытой, а мертвое тело изгрызано чьими-то страшными зубами. И вот я ежеутренне, тревожно, воровски озираясь – а не увидят ли соседи? – снова и снова забрасываю брата комьями тяжелой земли. Господь всеведающий, спаси и сохрани!..

Во всех подробностях поведав о японской методике Андрею и показав ампулы, я под конец пересказал свой ужасный сон.

– Не боись. Либо пан, либо пропал, – философски сказал брат. – Оно конечно, от летального исхода загибаться неохота, как поется в песенке. Но чем черт не шутит, вдруг околею, а виноват окажешься ты. Стало быть, поступим так. Ты иглу из вены не вынимай – это раз. Шприц руками голыми не бери, только в резиновых перчатках, чтобы отпечатков пальцев не оставить, – это два. Ежели, не дай Боже, окочурюсь, картина ясная: самоубийство. Я и записочку подобающую оставлю.