Раба до скончания времен

Медведев Юрий Михайлович

Мы с Эриком разбили палатку примерно в трех километрах от поселка, выше по течению речушки Коксы, притока Катуни, возле Яшмовых Ворот. За неделю ни единая живая душа не показалась окрест, я даже заскучала.

Однажды утром, часов в десять, Эрик отправился в поселок за сыром и молоком, а я улеглась возле палатки позагорать на нежарком августовском солнышке. Глядела в безоблачное небо, мурлыча песенку, как вдруг заметила над собою диковинную бабочку с размахом крыльев чуть ли не в полметра. Отец у меня ботаник-ресурсовед, помешанный на ловле бабочек, всех этих огневок, серпокрылок, бражников, парусников, голубянок, махаонов. В доме, где я выросла, вместо картин везде понавешаны плоские ящички, где за стеклами – множество крылатых красавиц из Бог

весть каких краев, даже из Анд и Гималаев. Но такую чудесницу, что зависла надо мною, я видела впервые: удлиненно-заостренная головка и шесть усиков, загнутых на концах спиральками. Надо ли говорить, что я сразу кинулась в палатку за сачком – в надежде раздобыть для отца невиданное сокровище. Однако изловить летунью оказалось дьявольски сложно: подкрадываюсь, пытаюсь накрыть, – а она перепархивает то на пенек, то на валун, то в заросли дикого хмеля.

Я не сразу поняла, что крылатая беглянка следует в определенном направлении: на юг, несколько правее Яшмовых Ворот, по руслу высохшего ручья.

Через полчаса безуспешного преследования передо мною предстала такая картина: крутой песчаный обрыв, а под ним лежит темноволосый человек в синем комбинезоне. Он лежал лицом к земле, раздавленный упавшим с обрыва кедром. Самое ужасное, что острый сук пронзил свою жертву насквозь, пригвоздив к земле. Я оцепенела от ужаса и схватилась за толстую ветку орешника, боясь упасть в обморок. Но пересилила себя, подошла к несчастному. Меня поразила неестественно вывернутая рука мертвеца в белой перламутрово-блестящей перчатке, судорожно сжавшая икру согнутой ноги. Ботинок был огромный, остроносый, тоже блестяще-перламутровый, с черными шариками вместо шнурков, похожий на игрушечный дирижабль.

От жалости к незнакомцу, раздавленному кедром, я разрыдалась.

Тут снова появилась моя летунья: вначале она спланировала на ботинок, а после села ко мне на обод сачка. Не веря своим ушам, я услышала ее тонюсенький голосок:

– Если согласна помочь попавшему в беду, следуй за мной. Она повторила эту фразу трижды, пока я не пришла в себя от изумления и пробормотала что-то насчет своего согласия.

Вскоре мы оказались на поляне, окаймленной кедрачом и молодыми березами. Слева торчал, как копна сена, красноватый округлый камень, а справа… Справа нежданно явилось, как бы из ничего, диковенное сооружение: десяток устремленных ввысь куполообразных затейливых башен, соединенных мосточками и переходами. На что это было похоже? Возможно, на Тадж-Махал, а может быть, на собор Василия Блаженного, только навершия куполов не крестообразные, а вроде тех, какими венчают новогодние елки. Этакий дворец чудес из "Тысячи и одной ночи", правда, без окон и дверей. Но главное чудо – он то исчезал, то появлялся, даже не появлялся, а про-являлся, причем не весь сразу, а будто возносясь из небытия волнами. Поначалу становится видимой левая крайняя башня, затем другая, третья, затем центральная утолщенная – и вот уже весь он сияет в царственном величии. Но вскоре дворец-все так же волнообразно-начинает загадочно исчезать, так что за ним проясняются деревья, дабы опять возродиться.

Следуя за говорящей бабочкой, я приблизилась к таинственному сооружению. Стены его были пластинчатые, узорчато-ребристые, в красноватых подпалинах, – нечто среднее между корою дерева, опереньем птицы и рыбьей чешуей.

Покоился дворец на иссиня-черном, расширяющемся к земле раструбе (несколько выше моего роста) с горизонтальными округлыми выпуклостями. Они напоминали длиннющие ступени, во всю длину раструба, а он был никак не меньше баскетбольной площадки. Почему-то мне стало страшно.

– Поспеши за мною! Ничего не опасайся! – пропищала моя поводырка и устремилась к одной из башен. В ней обозначился округлый проем. Я вошла внутрь – и оказалась вместе с бабочкой в полупрозрачной слюдяной трубе с зеленоватым дном. Проем закрылся, меня повлекло куда-то вверх и вбок.

Вскоре я была доставлена в преогромнейший яйцевидный зал. Кругом светились экраны, экранчики, какие-то

странные рукоятки и механизмы, как будто по чьей-то прихоти здесь смонтировали сотню приборных досок с космических кораблей. Слева покоилась на раструбе уменьшенная до пяти-шести метров копия дворца. На стенках его слабо пульсировало серебристо-жемчужное сияние. Справа же, за прозрачной перегородкой, разделившей зал надвое, громоздились какие-то бугры, поросшие травкой, блестели кое-где лужицы, а между буграми тек настоящий ручей.

Моя летунья оказалась возле "малого дворца" и повторила:

– Поспеши сюда за мною! Ничего не опасайся!

И опять растворился проемчик. Я вошла в него – и снова в глазах запестрело от разных приборов, однако экран был один – в виде исполинского глаза, где на серебристо-черной радужной оболочке мерцали звезды, а зрачок, даже зрачище, в размах моих рук, сиял голубизною.

Бабочка села на какой-то причудливый сосуд и провещала:

– Теперь выполни последовательно шестнадцать манипуляций, обозначенных в инструкции на пульте под экраном.

Засветился пульт, на нем воссияли золотом русские слова – и я, как во сне, принялась нажимать кнопки, крутить рычажки, поворачивать ключи. Зрачок стал расти, проясняться, на нем появились очертания каких-то фигур, пока я не поняла, что это земной шар. Будто с идущего на посадку космического корабля я созерцала океаны, материки, реки, пустыни, горы. Затем картина укрупнилась: появился Байкал, Енисей, Лена, Телецкое озеро, Горный Алтай, рассекаемый Катунью и ее дочерьми-притоками. А вот и Усть-Кокса видна как на ладони, и к Воротам Яшмовым можно, кажется, прикоснуться рукой, и даже различима узенькая тропочка, по которой ушел в поселок Эрик.

Увидав совсем близко поваленный кедр, а под ним мертвеца, я затаила дыхание.

– Выполни последний пункт инструкции! – пропела бабочка. – Затем закрой глаза и сосчитай про себя до двадцати. Ни в коем случае не открывай глаза! Нарушение запрета грозит коррекцией твоей судьбы!

Неизвестно почему, но последние слова бабочки меня взбесили. Мало того, что я, как послушная роботесса, выполняю неведомо чью волю, но вдобавок от меня желают сокрыть какие-то секреты, угрожая маловразумительным словечком "коррекция". "Ну уж нет, – подумала я. – Нелюбопытная женщина – вообще никакая не женщина, и я уж досмотрю спектакль, милая бабочка-певунья. Будь что будет!"

– Последний пункт инструкции выполнен! – сказала я громко и повернула, один за другим, три ключа. – Закрываю глаза! Считаю до двадцати!

В небе, над Яшмовыми Воротами, появились невесть откуда облака, начали уплотняться, темнеть, набухать, закручиваться воронкой, нацеленной в речку. Затем бешено крутящаяся водяная пыль, захватывая листья и траву, переместилась под обрыв к поверженному кедру и внезапно застыла, оградив кедр как бы прозрачной исполинской трубой. Внутри трубы вонзались в землю стрелы молний. Верхний конус облачной воронки вспучился, налился клокочущим синеватым пламенем – и вот кедр, замедленно, как при обратной съемке, вознесся на обрыв, принимая в полете отвесное положение. Вместе с ним полетели вверх груды камней и песка, кусты, трава – и прилеплялись к обрыву, наращивая карниз. Одновременно с этими чудесами мертвец был поднят рукою невидимого великана, оживлен и зашагал задом наперед. "Они умеют поворачивать время вспять, – мелькнуло у меня в голове. – И ни кто иной, а я, Жанна, им помогла". Экран погас.

– Можешь открыть глаза! – пропищала летунья. – Ты исполнила долг спасения! И будешь отблагодарена Капитаном, оживленным тобою. Через шесть минут можно будет покинуть камеру ревитации, где мы с тобой находимся. А пока присядь, отдохни,

…Чего я только не передумала в эти шесть минут. Говорящая бабочка, воронка, полная небесного огня, кедр, взлетевший на обрыв. Да, мне посчастливилось: очутилась на инопланетном корабле и спасла Капитана.

– Немедленно покинь камеру ревитации! – послышался откуда-то густой голос с металлическими нотками. – И поторопись!