Рабочий
Шрифт:
Суровые наши лица, щетки-сметки, станки, грохот, швеллеры, салазки, маховики, солидол — разве это совме-стимо с голой виолончелисткой?»
Лёха в досаде на себя за то, что допустил мысль о ви-олончелистке в душевой, отвернулся от Елены «Когда же она уйдет по своим делам, невеста?», колупал пальцем ды-рочку в кафеле, словно просеивал золотоносную руду.
Он вспомнил, как много лет назад на него смотрела девочка в нескучном Саду, где летают мухи и под кустами валяются окурки.
Лёха молодой, смелый наслаждался
Река Амударья притягивала Лёху загадочностью и далью, будто Луна упала с неба и убегает от Лёхи на ко-ротких тонких ножках.
Фея из кустов не вылетела, но вышла девушка с пронзительно голубыми глазами цвета молодой бирюзы.
В музеях бирюза старая, ощупанная, окислившаяся, а в глазах девушки — молодая, словно бирюзу протерли ка-меной тряпкой с серной кислотой.
Девушка встала перед Лёхой и смотрела ему в глаза, как и Елена сейчас смотрит, будто вынимает душу и под-писывает свадебный контракт.
Лёха стушевался в Нескучном Саду, разволновался — никогда раньше его девушки так явно не кадрили, словно он не юноша, а — разносчик обувного клея.
Но он нашел в себе смелость, собрал со дна души храбрость и улыбнулся девушке, ясно и солнечно улыб-нулся, будто пробивал взглядом морскую волну.
Девушка не ответила на улыбку, ни один мускул на её ровном с небольшим количеством прыщей лице не ше-вельнулся.
Лёха улыбнулся шире, и его улыбка уже не та ис-кренняя, а новая, заискивающая, потому что сглупил с первой улыбкой — так школьник по ошибке выпивает вме-сто компота чернила.
Но и на широкую заискивающую улыбку девушка не ответила, словно презирала Лёху за то, что он с утра выпил две бутылки пива «Жигулевское».
Лёха не смел, волновался, не начинал разговор скле-енным языком.
Девушка тоже молчала, а затем, после пяти минут простоя, пошла влево, налетела на столб, ударилась лбом в камень и завопила дурным голосом со вставками матерных слов:
«Да помогите же, ироды, слепой девушке!
Вшивая бабка куда-то провалилась, лучше бы в ад!
Наверно, с мужиками водку хлещет, а обо мне забы-ла.
Собака-поводырь не забыла бы, а родная бабушка за-была!».
Девушка оказалась слепая, как пень в Белорусском лесу.
В душевой Лёха подумал на миг, что Елена тоже ослепла и не видит его, а кажется Елене, что стоит она по-среди цеха или на улице под дождем.
Лёха провел рукой перед глазами Елены, снимал пе-лену страха и венец безбрачия.
Женщина немедленно взорвалась, словно пузырь с перегретой водкой:
— Зачем же ты дошел до зверства, Лёха?
Рабочая жилка, заводское поведение, а руки распус-каешь, словно последний музыкант.
Ты гадость написал на кафеле? Признавайся?
Если ты, то на, стирай, — Елена сунула в руки
Веришь, что можешь хорошо со мной зажить в заго-родном твоем доме.
Не дождешься, маньяк со стажем.
Теперь я знаю, кто хлеб в заводской столовой не до-едает и кошкам и голубям скармливает, словно они лучше голодающих детей Новой Зеландии.
Лучше бы ты отравился, чем выставлял себя на позор и на посмешище в мужской душевой, когда туда вошла порядочная уборщица, труд которой ты не уважаешь.
Знаю, что написал на стенке гадость какой-то дурак, проходимец и нехристь.
На тебя сначала не подумала, но ты так долго смот-рел на меня, не стыдился своей наготы и даже мерзко хи-хикал маниакально, и я поняла — ты, ты написал «Анато-лий Маркович — гад».
Хотя Анатолию Марковичу за семьдесят перевалило, и во многие салоны эротического массажа его не пускают, но ты его мизинца на ноге не стоишь.
Дай тебе в руки молоток, так ты бы в душевой все разрушил, испоганил, а затем бы и меня убил молотком в темечко — так активисты партии зеленых убивают живоде-ров.
У каждого человека много естественных потребно-стей, а у тебя только — естественные гадости.
Что вылупил на меня зенки, вандальные?
Три стену, три, а я посмотрю на тебя сзади, какой ты герой с дырой.
Елена замахнулась на Лёху шваброй, он быстро от-вернулся и приложил тряпку к надписи, тер «Анатолий Маркович — гад» и тихо шептал, чтобы кадровичка-уборщица Елена не услышала:
— Во как! Во как! Во как!
На отдыхе в кусковском парке, во как
В воскресенье Лёха пошел на прогулку в парк куль-туры и отдыха в усадьбу Кусково.
В саму усадьбу Лёха не заглянул — денег на билет жалко, лучше их на пиво потратить, но по дорожкам с со-баками гулял, а затем присел на скамейку с видом на пруд.
Сидение на скамейке имело двойную мужскую цель: отдых и ожидание шальных девушек, которые подсажива-ются на скамейки к мужчинам.
К Лёхе за всю его жизнь девушки не подсаживались на скамейку, наоборот, уходили, когда он присаживался и начинал разговор о погоде и рабочей смекалке Буратино.
Но надежда не умирает, как не умер Терминатор, и пассивное кадрение успокаивало — вроде бы не бегаю на охоту за бабами, а, если сами придут на поклон, то — не от-кажу, если ростом выше метлы и лицом чище снега.
Около скамейки присела собака с умным взглядом певца и композитора Анатолия Венерского.
Собака без надежды смотрела на пустые руки Лёхи, возможно, ждала, что он упадет с сердечным приступом, и тогда ей достанутся человеческие мозги на обед.