Рабочий

Эсаул Георгий

Девушка понимала второй смысл, кусала губы, ушла бы давно, но как уйти, если Лёха комплиментами замысловатыми сыплет, как горохом из банки.

Если бы прямо домогался, то — другое дело, ушла бы, даже хвостом на прощание вильнула, как русская псовая борзая.

— Не о моей ли коробке передач ты говорил? — Настюха на всякий случай спросила, иначе язык бы засох. — Знаю я твои шуточки, Лёха!

Говоришь о коробке передач, а намекаешь, что я тебе дам!

Не дождешься! Я уже говорила, что не дождёшься?

Не помню, но

повторяю — не дождешься!

— О чем ты, Настюха? — Лёха щеткой-сметкой ски-нул опилки на пол — Елена уберет, потому что вторая став-ка у неё — уборщица. — Коробка передач — да, манит меня, но на то я и мужчина, рабочий, чтобы имел интерес к ко-робке передач, как скрипач обожает свою скрипку.

Ты же не обвинишь Сергея Георгиевича за то, что он с любовью смотрит на накладные, словно не бумажки с цифрами, а твои фотографии, когда ты на нудистком пля-же.

— Ты подглядывал за мной на нудистком пляже, Лё-ха? — Настюха чуть не выронила ручку, но вовремя вспом-нила, что она девушка — свободная, открытая и певица: — Низко и маньячно, Лёха!

Фу! Мужик прячется в кустах, где битые бутылки, какашки, бумажки и всякая другая нечисть.

— Не подглядывал я за тобой, Настюха, когда ты на нудистком пляже загорала, искала миллионеров.

Знаю, что все девки, рано или поздно, раздеваются догола на пляже.

Любите вы, когда на вас, голых, мужики смотрят.

Если мужик разденется, то вы гоните его санными тряпками, а сами — огого!

Как поршни ходите голые по песку!

— Много ты знаешь о нудистких пляжах, Лёха!

И не все мужчины вызывают отвращение, а, серьез-ные, наоборот, притягивают порядочных девушек, даже, если серьезному мужчине давно за… за…

Сергей Георгиевич, например, не вызвал бы у меня отвращения, если бы голый пришел на нудистки пляж и угостил меня и Ленку коньяком.

Нет, лучше без Ленки, а то мужики падки на других баб, особенно, если баба с ребенком, прижитом от афро-американца или кубинца.

Сергей Георгиевич, если бы показал…

— Настюха, а хочешь я тебе прямо сейчас, на рабо-чем месте свой шпиндель покажу? — Лёха раздухарился, щеки горели, пальцы бегали по станине, перебирали новые стружки — так слепой музыкант перебирает струны чужой гитары, а думает, что играет на своей. — Мой шпиндель не хуже шпинделя Сергея Георгиевича, хотя, у Сергея Георгиевича, шпинделя, возможно, нет.

— Ты обнаглел, Лёха? — Настюха со злостью топнула ножкой, словно проверяла бетон на прочность или искала пустоты до центра Земли. — Почетного члена коллектива оговариваешь, собой хвастаешь, как павлин и всё из-за за-висти, потому что я люблю Сергея Георгиевича, а не тебя в затрёпанном халате.

От тебя несет перегаром, словно ты не слесарь, а — грузчик на ликеро-водочном заводе.

— Не перегар, а — запах свежей заготовки! — Лёха от-вернулся от Настюхи и дышал на щетку-сметку. — Что ты так взбрыкнула, как коза на мыловарне?

Вот шпиндель, —

Лёха ткнул пальцем в деталь на станке, — а Сергей Георгиевич за станком сто лет уже не стоит, поэтому у него и шпинделя нет, и шпиндель не сто-ит… не стоит на станке.

Странная ты девка, Настюха!

Я тебе о деталях станка толкую, а ты все на Сергея Геннадьевича переводишь и на свои красоты, словно у ме-ня других нет дел, кроме как ты и Сергей Георгиевич.

Представляю, как ты взбрыкнёшь, когда я скажу о своем винте ходовом и валике.

Ты скажешь, что я намекаю, что винт под бабкой — не важно — передней или задней.

А валик — тоже под бабкой, чтобы винт хорошо хо-дил.

Во как!

Не ищи пошлостей в станке, Настюха!

Никак он не связан с твоей анатомией, и даже, если я зафиксирую заднюю бабку и ослаблю ходовой винт…

А затем подниму фартук и положу руку на ста-нину…

— Анастасия! Почему так долго? Ты забыла о своих прямых обязанностях? — Сергей Георгиевич, потому что опытный бабник, хотя уже и немощный, почувствовал эротическую волну от Лёхи, почуял еще из своей каморки, поэтому подошел быстро, насколько позволяла подагра: — Стоишь и стоишь у станка Алексея, человека рабочего от дела отвлекаешь, будто песни ему поешь на прослушива-нии программы «Голос».

— Или шпиндель протирает голыми руками, — Лёха сказал без улыбки, наклонился к станку, как к карпу.

Сергей Георгиевич иронию понял, но против иронии даже палач не пойдет, потому что иронию не подловить.

Но и уйти без назидания он не мог, если уже подо-шел — то говори, так старые воры блюдут правило: «Достал нож — режь», а старые пердуны: «Открыл рот, высунул язык — говори!»

— Последствия простоя обнаружатся, когда на проф-союзном собрании увидят недовыполнение плана, словно Лёха спал во время рабочего дня.

Нужно работать, потому что без работы стране опас-ность неминуемая, сродни атомной войне.

Может быть, детали наши и не так важны для страны, но важно то, что каждый занят своим делом, на месте, и место это учтено в полиции.

Без работы Лёха пошел бы в парк и задушил бы ста-рушку, отнял у неё пенсию и пропил.

В какой степени обнаглеет человек, если без работы пропьет пенсию старушки, уже бездыханной; она лежит в яме, язык высунут, лицо посинело, потому что у покойни-ков от удушья синеет лицо.

Я бы содрогнулся от ужаса, и содрогнулся, когда увидел, что слишком долго Анастасия собирает у твоего станка, Лёха, профсоюзные взносы, словно нашла поляну с опятами.

Конечно, я не знаю, сколько ты, Лёха, сегодня с утра выпил, но чую — выпил и немало, а потом ты цели пресле-дуешь — не скажу, что заигрываешь с Анастасией — девуш-ка она серьезная, будущая звезда эстрады, поэтому на ме-лочи не разменивается, оттого, что понимает: молодо — зе-лено, а старый конь, хоть борозды не испортит, но приго-дится, пока не умер.