Работа актера над собой (Часть I)
Шрифт:
— Ки-ки, — пыжился ребенок к общему удовольствию.
— Куски берут ванночку в соусе «вымысла воображения».
Иван Грозный наворотил того, что все присутствующие и он сам прыснули и долго не унимались.
— А ведь вкусно, соус-то из «вымысла воображения», — говорил старик Шустов, все ворочая в пикантной жидкости мелко изрезанные куски. — Все пальчики оближешь. Даже эта подошва делается съедобной и кажется мясом, конфузил он жену. — Вот точно так же и куски роли надо сильнее, сильнее, вот так, еще больше, больше пропитывать предлагаемыми обстоятельствами. Чем суше кусок, тем больше соуса, чем суше, тем больше.
Теперь
Он сунул их в рот и долго смаковал с блаженным и очень смешным лицом.
— Вот она, «истина страстей»! — острили дети на театральном языке.
Я уходил от Шустовых с мыслями о кусках. Вся жизнь моя точно разделилась на них и измельчилась.
Внимание, направленное в эту сторону, невольно искало кусков в самой жизни и в производимых действиях. Так, например: прощаясь при уходе, я сказал себе: раз кусок. Когда я спускался с лестницы, на пятой ступеньке мне пришла мысль: как считать схождение вниз — за один кусок, или же каждая ступенька должна быть поставлена в счет как отдельный кусок?! Что же от этого в результате получится? Дядя Шустов живет на третьем этаже, к нему по меньшей мере шестьдесят ступеней… следовательно, шестьдесят кусков?! Если так, то и каждый шаг по тротуару тоже придется считать за кусок? Многонько наберется!
«Нет, — решил я, — спуск с лестницы — один кусок, дорога домой — другой. А как быть с парадной дверью? Вот я отворил ее. Что это — один или много кусков? Пусть будет много. На этот раз можно не скупиться, раз я раньше сделал большие сокращения.
Итак, я сошел вниз — два куска.
Взялся за ручку двери — три куска.
Нажал ее — четыре куска.
Открыл половинку двери- пять кусков.
Переступил порог — шесть кусков. Закрыл дверь — семь.
Отпустил ручку восемь.
Пошел домой — девять.
Толкнул прохожего…
Нет, это не кусок, а случайность.
Остановился у витрины магазина. Как быть в данном случае? Нужно ли считать чтение заголовков каждой книги за отдельный кусок или весь осмотр выставленного товара пустить под один номер? Пущу под один.
Десять».
…………………………………………..
Вернувшись домой, раздевшись, подойдя к умывальнику, протянув руку за мылом, я сосчитал: двести семь.
Помыл руки — двести восемь.
Положил мыло — двести девять.
Смыл мыло водой — двести десять.
Наконец я лег в постель и укрылся одеялом — двести шестнадцать.
А дальше как же? В голову полезли разные мысли. Неужели же каждую из них надо считать за новый кусок? Я не мог разрешить этого вопроса, но подумал при этом: «Если пройтись с таким счетом по пятиактной трагедии, вроде „Отелло“, то, пожалуй, перевалишь за несколько тысяч кусков. Неужели же все их придется помнить? С ума сойти. Запутаешься! Надо ограничить количество. Как? Чем?»
При первом представившемся сегодня случае я попросил Аркадия Николаевича разрешить мое недоумение по поводу огромного количества кусков. Он мне ответил так:
— Одного лоцмана спросили: «Как вы можете помнить на протяжении длинного пути все изгибы берегов, все мели, рифы?»
«Мне нет дела до них, — ответил лоцман, — я иду по фарватеру».
Актер тоже должен идти в своей роли не по маленьким кускам, которым нет числа и которых нет возможности запомнить, а по большим, наиболее важным
На основании сказанного, если б вам пришлось изображать в кино ваш уход из квартиры Шустова, то вы должны были бы прежде всего спросить себя: «Что я делаю?»
«Иду домой».
Значит, возвращение домой является первым большим и главным куском.
Но по пути были остановки, рассматривание витрины. В эти моменты вы уже не шли, а, напротив, стояли на месте и делали что-то другое. Поэтому просмотр витрин будем считать новым самостоятельным куском. После этого вы снова шествовали дальше, то есть вернулись к своему первому куску.
Наконец вы пришли в свою комнату и стали раздеваться. Это было начало нового куска вашего дня. А когда вы легли и стали мечтать, создался еще новый кусок. Таким образом, вместо ваших двухсот кусков мы насчитали всего-навсего четыре; они-то и явятся фарватером.
Взятые вместе, эти несколько кусков создают главный, большой кусок, то есть возвращение домой.
Теперь допустим, что, передавая первый кусок — возвращение домой, — вы идете, идете, идете… и больше ничего другого не делаете. При передаче же второго куска — рассматривания витрин — вы стоите, стоите, стоите — и только. При изображении третьего куска вы умываетесь, умываетесь, а при четвертом — лежите, лежите и лежите. Конечно, такая игра скучна, однообразна, и режиссер потребует от вас более детального развития каждого из кусков в отдельности. Это заставит вас делить их на составные, более мелкие части, развивать их, дополнять, передавать каждую из них четко, во всех подробностях.
Если же и новые куски покажутся однообразными, то вам придется снова дробить их на средние, мелкие части, повторять с ними ту же работу до тех пор, пока ваше шествие по улице не отразит все типичные для этого действия подробности: встречи со знакомыми, поклоны, наблюдения происходящего вокруг, столкновения и прочее. Откинув лишние, соединив малые куски в самые большие, вы создадите «фарватер» (или схему).
После этого Торцов стал объяснять то же самое, что говорил нам дядя Шустов за обедом. Мы только переглядывались с Пашей и улыбались, вспоминая, как великий артист разрезал большие куски индейки на мелкие части, как он их купал в «ванночке из соуса вымысла воображения», как он потом собирал вилкой выкупанные маленькие куски в более крупные, как он их клал в рот и со смаком разжевывал.
— Итак, — заключил Аркадий Николаевич, — от самых больших — к средним, от средних — к мелким, от мелких — к самым мелким кускам, для того чтобы потом снова соединять их и возвращаться к самым большим.
Деление пьесы и роли на мелкие куски допускается лишь как временная мера, — предупредил Торцов. — Пьеса и роль не могут долго оставаться в таком измельченном виде, в таких осколках. Разбитая статуя, изрезанная в клочья картина не являются художественными произведениями, как бы ни были прекрасны их отдельные части. С малыми кусками мы имеем дело лишь в процессе подготовительной работы, а к моменту творчества они соединяются в большие куски, причем объем их доводится до максимума, а количество — до минимума: чем крупнее куски, тем их меньше по количеству, а чем меньше их, тем легче охватить с их помощью всю пьесу и роль в целом.