Работа над ошибками (Puzzle)
Шрифт:
— Ну что, я пошел? — осторожно спросил пожилой никольчанин, доставивший Лекера по реке на своей моторке и проводивший его до этого места. Не по своей, конечно, воле, а по приказу Спиридонова. Старик вначале взвыл, узнав, что везти придется какую-то нежить, но участковый посмотрел на него ТАКИМИ глазами, что он согласился быть провожатым у кого угодно, хоть у самого дьявола, только бы не видеть больше этот взгляд. Нечеловеческий он был потому что.
— Да-да, идите! — закивал Лекер и, стараясь показаться вежливым, добавил: — Пусть земля вам будет пухом!
Старик отчего-то побледнел и быстро-быстро стал
Лекер пожал плечами. “Видимо я что-то перепутал, — подумал он. — А-а! Точно! Надо ведь было сказать: скатертью дорога! Хотя, и земля пухом — тоже неплохо, мягче будет идти! Странно, почему он так испугался?”
Лекер снова пожал плечами и внимательно огляделся. Нет, что-то тут все же изменилось после их с Алексеем посещения этого места. Кряж раньше напоминал собой подкову, окруженную густым, зеленым лесом. Теперь же лес был только сзади — откуда пришли они с пугливым провожатым. Позади, слева и справа из-за деревьев ничего видно не было, но гор стало как будто бы меньше. Кряж словно сужался впереди.
“Э! Надо забраться! — подумал Лекер. — Сверху все будет видно”
Сверху действительно все стало видно. От открывшегося взору Лекер сел прямо на холодные острые камни.
Кряж был ровно, словно острым ножом — кусок масла, обрезан с обеих сторон. Линии разреза смыкались строго под углом в шестьдесят градусов — на глазомер Лекер никогда не жаловался. Вершиной угла являлся темный кружок входа в пещеру. Слева от края среза, от вертикальной, идеально ровной и гладкой стены, тянулась странная местность, покрытая нелепыми красными растениями с извивающимися наподобие щупальцев ветвями. Или наоборот — с извивающимися щупальцами наподобие ветвей. Горизонт был неестественно близок, поэтому, кроме этой красной мерзости, Лекер ничего не увидел. Справа же, наоборот, пейзаж просто ласкал взор! Здесь срез не обрывался пропастью, а переходил в скалу же, но какого-то более приятного цветового оттенка, чем просто серый камень. Внизу простиралась прекрасная изумрудная долина с извилистой лентой реки.
“Стоп! Я это уже видел!” — сказал себе Лекер и сразу же вспомнил сказочный по красоте мир, едва не ставший для него местом казни. Причем дважды.
У самой линии горизонта, даже из-за этой линии торчали резные башенки замка. “Раньше-то замок зловредного Туунга казался поближе! — подумал Лекер. — Впрочем, и горизонт был тогда подальше, да и сам Туунг, кстати, не такой уж зловредный — недоверчивый просто”.
Зато впереди, под вершиной угла разрезанного кряжа, углом же расходился город. Серый город. Родной город! Лекер не смог сдержать счастливой улыбки, хотя и понимал, что ничего веселого и радостного его в этом городе не ждет.
Но Лекер все равно стоял и улыбался почти в самом центре четырех сходящихся в этой точке миров и наглядно видел сейчас правоту теории октаэдра: четыре треугольника расходились в четыре стороны. Разный цвет этих треугольников — светло-зеленый земной, красный регинянский, изумрудный ваклианский и родной серый — был словно объемной иллюстрацией, поясняющий эту теорию. А вот на игру “Паззл” (хотя Лекер вряд ли о ней знал) это походило мало. В ней соседние
По ваклианскому склону Лекеру и пришлось спускаться вниз — это была единственная сторона (не считая земной, но оттуда он и пришел), не обрывающаяся вертикально.
В родной город Лекер заходил очень осторожно, одновременно стараясь при этом не привлечь ненужного внимания именно этой самой осторожностью. Впрочем, привлекать внимание было и некого — город словно вымер. Между тем быстро начинало темнеть. К себе домой Лекер идти побоялся. Тем более ночью. Ближе всех жил друг и соратник Пакер.
Лекер на минуту остановился и задумался. Пакер — надежнейший друг, люто ненавидящий режим Сетера. Но эта же лютая ненависть может обрушиться и на голову Лекера, если Пакер узнал о его предательстве...
“Но я ведь могу все ему объяснить!” — жалобно, сам себя, стал уговаривать Лекер.
Впрочем, другого выхода все равно не было — остальные друзья-подпольщики жили гораздо дальше и добираться до них ночью было небезопасно. К тому же, любой из них мог также знать о работе Лекера “в две руки”. Делать было нечего. Лекер тяжело вздохнул и побрел к дому Пакера.
Пакер встретил давнего друга с искренней радостью, и у Лекера отлегло от сердца: Пакер ничего не знал. Друзья на пару секунд прижались лбами, что означало у их народа предельное доверие: читай, дескать, все мои мысли! Лекер, правда, вспомнив об этом, мгновенно похолодел: ну вот и все, сейчас он все узнает! Однако, между близкими и друзьями действовало и еще одно негласное правило: не “читать” мысли ближнего, не предназначенные для тебя. Пакер был слишком порядочным, чтобы пренебречь этим правилом. Впрочем, сам Лекер также не помышлял ни о чем подобном. Правда, скорее, не от избытка порядочности, а из страха узнать дурные вести о сыне.
Пакер, и не читая мысли друга, догадывался, что гложет того в первую очередь. Поэтому он сразу же сказал:
— Твой сын жив, но он до сих пор за решеткой.
“Но как же...” — чуть не вырвалось у Лекера, но он вовремя удержался.
— Расскажи, что было с тобой, — приняв реакцию друга за обеспокоенность судьбой сына (это тоже было верно), постарался отвлечь его от грустных мыслей Пакер.
“А что, если рассказать ему все? — подумал Лекер. — Все, с самого-самого начала, включая мое малодушное соглашение с Сетером! Тогда не нужно будет больше вздрагивать поминутно, скрывая свои мысли от близких друзей, не надо будет бояться, что все откроется и я их потеряю уже навсегда...”
И Лекер неожиданно для самого себя решился.
— Сядь, Пакер! — сказал он. — Мой рассказ будет очень долгим и очень тяжелым. Для нас обоих.
Пакер послушно сел. Лекер закрыл глаза и принялся “рассказывать”, переживая все прошедшие события почти физически. Молчаливый рассказ продолжался больше часа. За все это время ни Пакер, ни Лекер не сделали, казалось, движения ни одним мускулом. Пакер сидел, глядя прямо в лицо Лекеру, Лекер стоял, закрыв глаза.
Даже когда рассказ закончился, друзья оставались в той же самой неподвижности еще минут десять. Наконец, Лекер не выдержал: