Работа над ошибками
Шрифт:
Без семнадцати пять. Сыро, холодно. Ученики разошлись, машин осталось три. Цвет неба изменился, стал глубже: не бледно-серый, а сизый. Ожило, засверкало уличное освещение. Из окна первого этажа на мокрый асфальт стоянки проливался жидкий желтый свет. Пять часов. Полшестого. Без восьми шесть. Открылась и громко захлопнулась дверь, не парадная, другая, которую мне не было видно, в задней части здания. Послышались шаги: острый стук женских каблучков; в круге света под фонарем возникла чья-то фигура. Желто-белые полосы на крыше автомобиля, фигура за ним; звяканье ключей. Белое облачко дыхания. Взмах локонами. Стало видно лицо. Ее лицо. Это – она. Села в машину, захлопнула дверцу. Бросила на заднее сиденье сумочку, какие-то книжки, сняла с руля костыль, пристегнула ремень. Завелся двигатель, выкашливая клубы серого дыма из выхлопной трубы. Зажглись габаритки. Задний ход. Машина по дуге отъехала от здания, остановилась, проехала вперед, сквозь
Линн, Грегори
Класс 4 – 3
География
Судя по результатам тестов, Грегори не уделяет должного внимания работам над ошибками, в то время как, упорно и систематически занимаясь, он мог бы успешно завершить курс.
Я перечитал эти слова при свете карманного фонарика в тот самый день, когда сидел один на чердаке после сожжения. У меня на коленях и повсюду вокруг лежали открытые тетрадки – луковая шелуха школьных лет. Вместе со мной на чердаке была миссис Дэвис-Уайт – в виде слов, которые она написала зелеными чернилами. Еще с нами были мистер Патрик, мисс Макмагон, мистер Тэйа, мистер Хатчинсон, мистер Эндрюс и мистер Бойл. Все они собрались на чердаке дома, где когда-то проживало четыре человека, а теперь остался один – я, Грегори Линн. Мальчик, который вырос и стал большим мужчиной с разными глазами. В процессе инвентаризации, присваивая тетрадкам с отзывами номера и координатные ссылки и занося в перечень домашнего имущества, я заодно их все прочитал. И не раз перечитывал последние двенадцать месяцев, вплоть до их конфискации. Я помню каждую запись наизусть.
Судя по результатам тестов, Грегори не уделяет должного внимания работам над ошибками…
…упорно и систематически занимаясь… мог бы успешно завершить курс…
Не одиндеепричастный оборот, а два.Что сказала бы мисс Макмагон? И что сказала бы теперь миссис Дэвис-Уайт о моей внимательности при работе над ошибками?
У Дэвис-Уайтов был кот, до сих пор, насколько я знаю, есть. Рыжий такой котяра. Он гулял в кустах перед домом, ходил по клумбам, нежился под весенним солнышком на подоконниках нижнего этажа, сидел на невысокой кирпичной ограде и выгибал спину, если его гладили прохожие. Когда миссис Дэвис-Уайт выходила на порог и звала его, звеня ложкой в пустой консервной банке, кот бросал все свои дела, мчался к ней и между ее ног влетал в дом. Все эти подробности я досконально изучил. Каждый день, с рассвета до заката, я стоял на автобусной остановке или в телефонной будке, сидел на скамейке в парке или в прачечной либо медленно шел по одной стороне улицы, а возвращался по другой; я выбирал такие места, откуда мог следить за ней, оставаясь незамеченным. Откуда мог видеть красный кирпичный домик, одной стеной примыкающий к соседнему, его освинцованные оконные рамы, аккуратные занавесочки. Иногда в окне мелькала она сама или ее муж. Лысый, старше ее. В киоск за газетами он выходил в домашних тапочках. Дэвис-Уайты читали «Гардиан» и «Эхо Южного Уэльса», а по воскресеньям – «Обзервер». Каждый день им приносили две пинты молока пониженной жирности и пачку апельсинового сока.
Почтальон обычно приходил еще до 8:20. У Дэвис-Уайтов был сын, примерно моего возраста. Он приехал в субботу, наутро после того, как я выследил ее у школы. Припарковал машину у газона. На нем был красно-белый шерстяной шарф. Он привез ребенка лет полутора, темноволосого мальчика, которого вел на шлейке. Объятия и поцелуи на пороге. Я сидел у окна в прачечной, на скамейке, и делал вид, что читаю газету. Потом съел сэндвичи, купленные в супермаркете. В 13:12 сын и муж вышли из дома, оба в красно-белых шарфах, помахали на прощанье, сели в машину и уехали. Миссис Дэвис-Уайт осталась дома с внуком. Я достал блокнот и карандаши. Стал рисовать: открывается дверь дома; выходят женщина и маленький мальчик; женщина и маленький мальчик, взявшись за руки, идут по улице; мужчина в капюшоне идет за ними. Иногда, рисуя какие-то события, я тем самым заставляю их сбываться.
Вымысел (1):
Меня наказали, оставили после уроков. Меня одного. Под присмотром миссис Дэвис-Уайт. Мне велели что-то сделать, я прошу ее помочь. Она подходит ко мне и видит, что я балуюсь со своим членом. Миссис Дэвис-Уайт улыбается, кладет свою
Вымысел (2):
Кто-то из учителей попросил меня отнести миссис Дэвис-Уайт записку. Она одна в учительской. Я в физкультурной форме. Она не в силах отвести глаз от меня, от моих волосатых рук и ног, от заметной выпуклости на шортах. Она улыбается, встает передо мной на колени и медленно-медленно снимает с меня шорты…
Вымысел (3):
Миссис Дэвис-Уайт дома, болеет. Мне велели отнести ей кое-какие книжки. Я стучу в дверь. Она открывает. У нее мокрые после душа волосы, на ней белый махровый халат. Она улыбается, развязывает пояс…
Факт:
Летний день. Окна широко распахнуты, кабинет географии залит солнечным светом. На миссис Дэвис-Уайт тонкая белая блузка с короткими рукавами и бежевая юбка из тонкой ткани, обрисовывающая контуры ног и ягодиц. Она чертит на доске таблицу, которую мы должны перерисовать к себе в тетради: разновидности облаков. Она проводит слева вертикальную черту, наносит деления – высота в тысячах метров, – делает пометку: «высота, на которой формируются облака». Справа, боковой гранью мелка, она рисует облака: волосяные пучки перистых, ватные клочки дождевых, горизонтальные прожилки слоистых. Диктует:
Облака формируются при остывании влажного и, как правило, поднимающегося вверх воздуха…
Я сидел на задней парте, в углу, один. Я не смотрел на таблицу, не перерисовывал облака, не писал под диктовку. Я смотрел на миссис Дэвис-Уайт. Я рисовал картинки: ее, голую; себя, как я ее трахаю; как она делает мне минет, ласкает мой член. Я писал слова в облачках над ее головой. Она говорила: «Трахни меня, ну же, трахни меня». Я онанировал под партой. Медленно, тихо, методично. В какой-то момент я закрыл глаза.
Когда я их открыл, надо мной стояла миссис Дэвис-Уайт. Весь класс, вывернув шеи, смотрел на меня. Стояла гробовая тишина. Я прижался грудью к парте, непослушными липкими пальцами сражаясь с «молнией» на брюках; тетрадь я захлопнул. Но поздно. Она стояла надо мной молча; и каждая секунда длилась час, а каждый час длился сутки, а она все стояла и стояла и смотрела на меня сверху. Я отвернулся к открытому окну. Небо было голубое, ясное.
Вон.
Н-н… н-н…
Сию секунду!
Она хлопнула ладонью по столу. Ручки и карандаши посыпались на пол. Я встал. Она, пропуская меня, отступила на шаг. Я прошел по проходу между партами, открыл дверь, вышел в коридор. Закрыл дверь. В коридоре было пусто, все двери закрыты. В полированном полу, мерцая, светились отраженным светом длинные трубки ламп. Слышались приглушенные голоса, объяснения учителей; где-то – очень далеко – пели дети.
В 14:44 миссис Дэвис-Уайт с внуком вышла из дома. От ворот они повернули налево и медленно двинулись по тротуару. В 14:44 я вышел из прачечной и пошел направо. Было холодно, они надели шерстяные шапки и перчатки. Я шел по другой стороне, чуть позади. На перекрестке она взяла мальчика на руки, чтобы он нажал на кнопку светофора. Я замедлил шаг. Свет сменился, и они перешли улицу. Мальчик кричал: «Бип-бип-бип» и вис у нее на руке. Она поставила его ровно. Они повернули и пошли мне навстречу. Пятьдесят ярдов. Тридцать. Двадцать. Я отчетливо видел их лица. Морщинки у ее глаз, у рта, на пухлых щеках, густо покрытых румянами. В черных волосах – седые нити. Разворачиваться или переходить на другую сторону было уже поздно. Я потуже затянул завязки капюшона и, опустив голову, продолжал идти. Мы поравнялись, потом разошлись. Немного погодя я обернулся, и вовремя: они как раз входили в парк.
В воскресенье я снова следил за ней. Она пропалывала клумбы перед входом. Муж был дома, а сын с внуком уехали вечером, после чемпионата. «Уэльс выиграл у Англии», – сказала хозяйка пансиона. И добавила: «Нынче регби уж не та игра, что во времена Дж. П. Р. Уильямса, Гарета Эдвардса и Барри Джона. А вы видели матч?» – «Нет». – «Что ж, значит, вам было чем заняться». – «Да». – «Вы что, знакомы с кем-то в Кардиффе?» – «Вроде того».
Бронзовая статуя Гарета Эдвардса стоит в самом центре города, в торговом центре. Я видел ее в понедельник, когда следил за миссис Дэвис-Уайт и ездил вместе с ней на автобусе. Проходя мимо ее сиденья, постарался не встречаться с нею глазами, но все же не удержался и посмотрел. Она уставилась на меня, словно бы испуганно. Я сначала подумал, что она меня узнала, вспомнила, что уже видела меня возле парка или что я ее бывший ученик; но нет, в ее взгляде было другое. То, что бывает из-за моих глаз, карего и зеленого. Люди их боятся. Люди боятся всего ненормального. Необычное пугает людей, говорил мистер Эндрюс, они боятся того, что не вписывается в привычные рамки. Но скажите-ка мне вот что, мистер Э., кто решает, что нормально, а что нет? Взять хоть мои глаза. Для меня они – вполне нормальные. Глаза и глаза.