Работа над ошибками
Шрифт:
На-ка, посмотри.
Она дала мне камушек, коричневато-бело-розовый и очень блестящий. С одной стороны гладкий, закругленный, а с другой, там, где откололся кусочек, острый. Пока Дженис оттирала кровь с моего колена, я держал камень в руке.
После крикета мы сидели в открытом кафе на пластмассовых стульчиках и ели мороженое. Солнце ярко отражалось в белом столике, я щурился. Дэннис дал мне свои солнечные очки, и все смеялись, потому что очки были мне велики и все время сползали с носа. Мальчики хотели играть в чокнутый гольф, но Дженис стала жаловаться, что у нее болит голова. Отец сказал:
Все, солнечный удар. Это самострел. В армии тебя бы отправили под трибунал.
И стал рассказывать дяде и Дэннису о том, как служил после войны в Египте. В Ебипте, как он выражался. На подбородке
Еще от него несло уксусом – он намазался, чтобы не сгореть на солнце. Мама с Дженис на коленях сидела в тени под большим зонтом. Дженис уснула. Потом мы ушли из кафе. Все отправились играть в гольф, а нас двоих мама и тетя увели в домик. Мама развела Дженис аспирин в стакане апельсинового сока и уложила спать с влажной тряпочкой на лбу. Дженис проспала весь вечер и всю ночь. Утром, когда она проснулась, около ее подушки – там, куда упала тряпочка, – темнело влажное пятно.
Адвокат, меняя тему, спрашивает: считаю ли я свое поведение с мистером Хатчинсоном «спортивным»? Он скрючивает в воздухе указательные пальцы, изображая кавычки. Я в ответ рассказываю анекдот:
Моисей, Бог и Иисус играют в гольф. На первой лунке мяч Моисея пролетает двести ярдов и приземляется посередине фервея. Иисус бьет не так сильно и попадает в раф. Теперь Бог начинает с ти и лупит так, что мяч, кажется, должен вылететь за пределы поля. Но, пролетая над деревом, он из-за сильнейшего порыва ветра зависает в воздухе, в это время с ветки снимается птица, хватает мяч, летит над полем, выпускает мяч, тут из норы вылезает кролик, относит мяч к лунке, кладет рядом, тут начинается землетрясение, земля дрожит, и от этого мяч вкатывается в лунку. Тогда Иисус поворачивается к Богу и говорит: елки-палки, папаша, это же просто игра!
Спорт – это сила, физическая и психологическая, тщательно выверенное сочетание навыков и стратегического расчета, силы и решимости. Концентрация усилий. Выживание сильнейшего. Спорт – это победа. Чтобы победить, нужно понять соперника, нужно свести к нулю его силу и воспользоваться его слабостью. И еще, нужно наплевать и на него самого, и на то, как отразится на нем проигрыш. Всякие там рукопожатия, пожелания удачи перед стартом, сочувствия/поздравления после финиша, достойный выигрыш и достойный проигрыш… все это херня. И честная игра тоже херня. Играть надо по правилам, кто спорит, но только первое – и, в общем, единственное – спортивное правило таково: он проигрывает, я побеждаю. Удачливый спортсмен – тот, кто умеет управлять развитием событий. И выигрывает. Выигрывает. Выигрывает.
Этому я научился у мистера Хатчинсона. Этому я научил его.
Глостер-Грин, как ни странно, – не в Глостере, а в Оксфорде. В Глостер-Грин ходят автобусы. Там я и вышел рано утром в один из рабочих дней конца августа. Подошел к газетному киоску и попросил дать посмотреть телефонный справочник. Продавец дал. Я нашел нужный адрес, списал его, поблагодарил продавца. Купил карту города. Задняя дверь киоска выходила на широкую площадь, вымощенную красным кирпичом и со всех сторон окруженную магазинчиками, кафе, сувенирными лавками. Я сел на скамейку на солнышке, развернул карту, стал читать названия улиц. Если верить карте, дом мистера Хатчинсона – в двух милях к северу от центра города. Я отправился туда пешком: хорошо, что можно размяться после полутора часов в автобусе. По главной улице – где были языковые курсы, дом престарелых, гостиница, консервативного вида ресторан, четырехэтажные викторианские особнячки с витражами и гравийными дорожками и множество магазинов – медленно, с гудением, пробирались автомобили, автобусы, мотоциклы. От жары рубашка липла к телу. Я снял куртку, свернул ее и убрал в рюкзак. Купил бутылочку минеральной воды и в два глотка осушил ее. За магазинами, где череда узеньких коттеджей уступала место более солидным зданиям среди садов, я свернул на тихую, усаженную деревьями улочку.
Нужный мне дом оказалось очень легко найти – большой, на две семьи, беленый, с витым металлическим номером на стене. Дверь обрамляла шпалера нежно-персиковых роз, правда, почти все
Медный дверной молоточек: голова лисы, впившейся зубами в кольцо. Я заставил лису трижды открыть и закрыть рот. Каждый удар отдавался за дверью металлическим эхом. После длительной паузы послышался шум, затем голос:
Минутку!
Дверь резко распахнулась. Передо мной возник лысеющий коротышка. Одной рукой он держался за дверь, а другой опирался на палку. На нем была однотонная рубашка с короткими рукавами и хлопчатобумажные шорты. Правое колено туго забинтовано. Ноги в шлепанцах; из-под ремешков торчат волосы на больших пальцах. В прошлый раз мы виделись восемнадцать лет назад, но я узнал его по самой свежей из двух фотографий, украшавших стену моей спальни.
Прошу прощения. Он улыбнулся и показал на свою ногу. Хожу-то я нормально, а вот вставать и садиться – проблема.
Я сказал ему то же самое, что и журналисту из «Оксфорд Таймс»: я спортивный обозреватель и должен написать заметку в одну из газет Южного Лондона. Он удивился, что ради встречи с ним я проделал такой путь. Я объяснил, что ехал в Бирмингем на вечерний матч «Пэлис», о котором мне нужно написать, и решил, раз уж я все равно на М40, заехать заодно и к нему. Я извинился: конечно, следовало сначала позвонить. Пустяки, сказал он, и жестом пригласил меня в дом. Он шел по кафельному полу прихожей, тяжело опираясь на палку и шаркая. Я шел за ним.
Я пробовался в «Кристал Пэлис», пацаном еще.
А я думал, вы были в списках «Челси».
Это уже потом. Мистер Хатчинсон открыл дверь и провел меня в просторную гостиную с двумя окнами. В шестидесятом, кажется. Мне было шестнадцать. «Пэлис», «Фулхэм», «Чарлтон», «Брентфорд», «Мил-луолл»… Пробы, судейства… Меня судили столько, сколько не снилось ни одному медвежатнику! Как, вы сказали, ваше имя?
Грегори. Грегори Линдсей.
Садитесь, Грег.
Я сел, куда он показал, спиной к широкому окну и стал наблюдать, как мистер Хатчинсон тяжело опускается в другое кресло. Больную ногу он положил на табуреточку, пристроил под пятку подушку, палку прислонил к столику. На столике стояла пустая кружка, лежала газета и пульт от включенного телевизора. На экране играли в гольф, человек в кепке с козырьком готовился длинным ударом загнать мяч в лунку.
«Скай». Недели две назад себе тарелку поставил. Мистер X. полюбовался на промах игрока и выключил телевизор. Для нас, инвалидов, телик – ну просто дар божий.
Вы живете один?
Нет, с женой. Она на работе. Учительствует, как и я. А девочки в университете.
Домой на каникулы приезжают?
Он покачал головой. Одна в киббуце, другая со своим парнем колесит по Европе. Жена не хотела, чтоб они уезжали, да что ж тут поделаешь?
Он предложил чаю или холодненького пивка. Я отказался и перевел разговор на темы, якобы касающиеся интервью. Достал из рюкзака ручку, блокнот на пружинке, притворился, будто делаю записи. На самом же деле я рисовал, и, из-за того что рисовал я не карандашом, а шариковой ручкой, портрет получался грубее, контрастнее, чем хотелось бы, особенно серебристо-желтое сияние, которым окутывал мистера Хатчинсона струившийся в окна солнечный свет. Когда мы исчерпали футбольные темы, рисунок был почти уже закончен, и я стал задавать вопросы о преподавательской деятельности. Он упомянул о работе в __________-ской школе, а также о том, что заведовал физкультурным отделением в частной школе для мальчиков, ради чего, собственно, и переехал в Оксфорд.