Работник
Шрифт:
— Ах, ласточки прилетели! Скоро, значит, лето.
— Вот так, дети, ласточки возвратились домой, — закончил Мефодий. — Так же ли и вы будете возвращаться домой? Или, быть может, вы думаете, что вы уже дома и что вы останетесь здесь на веки веков?
— О нет, — возразили дети постарше, — мы ведь все должны умереть!
— А что будет потом?
— Потом в могилу! — закричали одни.
— На небо! — сказали другие.
— Да, на небо, на нашу родину. Но как вы думаете: попадёте ли вы непременно на небо? Что делали ласточки для этого?
— Они молились, творили волю Божью.
— Не ели много мошек, — сказал один малыш.
— Так смотрите же:
— «Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:28), и ещё: «Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19:10).
— Знаете ли вы, Кто этот Сын Человеческий? — спросил Мефодий.
— Да, это Господь Иисус! — закричали дети.
— И кого Он пришёл спасти?
— Нас!
— Да, нас! Тебя, меня, твоих близких, наших врагов, всё человечество.
Он пришёл, как я уже сказал, чтобы умереть на кресте за все наши прегрешения. И кто следует за Иисусом Христом в своей жизни, старается думать, чувствовать и поступать так, как тому учил Спаситель, тот получает спасение и не будет больше страдать за свои грехи. Это — великая радость. Каждый верующий стремится на небо, как на свою родину, в своё родное гнездо. А теперь идите: ваш скот уже волнуется. И не забывайте, каким образом ласточки из далёкой страны вернулись к себе на родину. Берегите себя и запомните хорошенько, что им пришлось преодолеть далёкий путь, который смогли осилить только благоразумные птицы. Прочие же, что легко смотрели на предстоящий перелёт или совсем о нём не думали, утонули в море.
Дети один за другим побежали на лужайку к своему стаду, а Мефодий и Самко остались одни, погружённые в глубокую думу.
— Слушай, Мефодий, — сказал вдруг Самко, — это замечательная история про ласточек! Ведь если это картина нашего возвращения домой, на небо, то выходит, что все мы здесь, в нашем селении Градове, никогда не были на настоящей дороге.
— Ты так думаешь? А почему? — и радостная улыбка пробежала по лицу Мефодия.
— Да потому, что ласточки всё начинали с благословения Божия и готовились молитвой к своему отлёту, а мы в нашей «Африке» живём так, как будто мы действительно останемся здесь навеки. Мы ничего не начинаем и не кончаем молитвой. Да молитва к нашим делам, пожалуй, совсем и не подходит: совсем другую жизнь мы ведём.
— А какая тому причина? Разве Господь к нам менее благ, чем к маленьким птичкам? Разве Он не заслуживает того, чтобы мы Его ценили?
Разве Он бессилен помочь нам в наших праведных нуждах?
— Мы не думаем о Нём. Живём, как кроты, в потёмках и не вспоминаем о свете.
— Знаешь что, Самко? Ласточки перед своим полётом на родину устраивали общую молитву. Ждать здесь у нас в Градове того, чтобы вся наша деревня собралась вместе в общей молитве отдаться Богу и просить Его дать нам силы для вечного спасения души, чтобы переправиться «через море на берег», — это, я согласен, сейчас было бы, пожалуй, преждевременно. Но скажи пожалуйста: если этого ни разу не делала вся деревня сообща, то разве мы, например, с тобой вдвоём не могли бы это начать вот тут, сейчас же?
— Здесь? Сейчас? Я думаю, что молиться следует в храме.
— Мы с тобой сейчас именно в храме. В храме, созданном не руками людей, а Самим Богом. Бог везде, на всяком месте, и весь
— Да, это правда, но я не могу сейчас молиться! Я не знаю, о чём и как молиться.
— Стыдись! Не знаешь, что Богу сказать? Дома с отцом и с матерью ты же говоришь? И у тебя есть что им сказать. Тебе было бы скучно, тяжело, если бы ты день-два промолчал с ними. Как же у тебя нет слов, нет мыслей для твоего Небесного Отца? Посмотри вокруг себя! Загляни вглубь себя! Всё, что в тебе есть доброго, хорошего, Он тебе дал. Кто тебя в силах исправить, очистить, исцелить от всего плохого, уродливого, грязного? Чего тебе не хватает для полёта через море жизни домой, на небо? Кто тебе может дать силы для этого? Бог — всегда Бог и всюду Бог, общий наш Небесный Отец. И тебе не о чём с Ним говорить? Ты не знаешь, как молиться? Неужели тебе не нужны указания пути на небо? Неужели тебе не нужны силы для устройства жизни праведной, радостной, настоящей, Божьей? Неужели, наконец, ты не чувствуешь своего внутреннего безобразия, не отыщешь своей скверны души и тебе не хочется плакать об этом, каяться и просить прощения?
Самко молчал. Лицо его было задумчиво, глаза стали глубокими: в голове шла напряжённая работа...
Домой из лесу друзья вернулись довольно поздно. Погружённый в свои думы, Самко не заметил, как изменились его родители: как радостна была мать и как необычно ласков был с ним отец. Он сел на крыльцо своего дома, смотрел на гнездо ласточки над сенями, на вылетающих и влетающих туда птичек, и в его ушах звенело: «Ласточки вернулись домой!.."
— Ах, — вздохнул он, — это было каждый год, и я не понимал, что
Господь посылает мне в каждой птичке животворное напоминание, что и мне также придётся возвращаться в родное гнездо в доме Небесного Отца и что к этому путешествию следует тщательно готовиться!
— Путь человека к Богу далёкий и людьми страшно запутанный! — говорил ему Мефодий в лесу на прощанье. — Нужна прежде всего Божья путеводная карта. Карта эта — Слово Божье, учение Иисуса Христа. Изучай эту карту! Разбирай слово за словом, мысль за мыслью и в этом направлении иди сам и веди, зови за собой других!
Самко вспомнил эти слова Мефодия и подумал: «Это правильно: так только и можно в нашей жизни выбраться на верную дорогу; беда лишь, что я ничего не знаю, с трудом разбираю буквы. Буду сначала сам изучать
Божью карту, Слово Божие, а когда хорошо пойму, тогда и другим разъясню».
Глава 3
Старый еврей Давид сидел перед своей хижиной под развесистым ореховым деревом и бескровными тощими пальцами крошил сухой хлеб для своей собачки. Бедный старик был одинок. У него на всём белом свете не было ни одного близкого человека, не было ничего дорогого.
Правда, у него была избушка, маленький участок сада, ореховое дерево и скамья под ним, но всё это было не родное. Родина находилась далеко, а старый Давид был здесь пришельцем и ни с кем не мог говорить на языке матери. Он здесь состарился, но родным не стал.
Ему было всё равно, где коротать век. В Деревне его ничто не удерживало. Люди привыкли к нему, он к людям, но взаимной любви между ними не было. Да и как быть: ведь он еврей! Когда он зимой лежал больным, соседи знали об этом, но к нему не заглянул ни один: какое кому дело до еврея? Только Мефодий заходил к нему, тоже пришлый в деревне. Он постоянно ухаживал за больным. Продолжает бывать и теперь, не сторонится старого еврея. За это старый Давид крайне благодарен ему.