Рабы ГБ
Шрифт:
Больше я с ними не встречался".
Уф... "Контрреволюционеры"... "Враги народа"... "Противники социализма"... "Темные силы, мешающие перестройке"...
Время изменяло терминологию. Суть оставалась неизменной: контроль над умами.
Но меня в данном случае интересовало другое.
Ладно, понимаю: страх как орудие, которым можно было пришпилить человека к подписке о сотрудничестве с НИМИ, будто не человек это вовсе, а глупая бабочка-однодневка.
Но убежденность в том, что дело, которым ты занимаешься, правильно, праведно, полезно, необходимо?
Как легко поддавался человек доводам: "польза дела", "служение идеалам", "сознательность", наконец!
И тогда, когда страна жила в тени ГУЛАГа, и тогда, когда, казалось бы, человек уже должен был перестать быть
А все равно, а все равно...
Не за страх - за совесть работал на НИХ вчерашний школьник Олег Уласиевич, жадно вслушивался в чужие разговоры, выискивал самиздат, входил в доверие к людям, с удовольствием постигал науку конспирации, продавал близких, убежденный в том, что он служит высокой цели.
И парень-то вроде неплохой: обиделся, узнав, что за его бескорыстную работу, оказывается, ему выписывали деньги (простим уж его куратора - тоже человек, тоже сын и жертва эпохи). Обиделся, отказался, в редакцию написал.
Но это он, а другие, такие же, как он, ставшие рабами уже новой идеи Перестройки? Те, кто вновь поверил, что ради борьбы с темными силами, мешающими воплощению очередной идеи, можно пойти на ЭТО? И те, кто пошел, согласился, а потом - мучался, покрывался краской стыда за то, что сделал и совершил?
Или - не мучался и не покрывался краской стыда. Сейчас много говорят о том, что для процветания России недостает одной малости - общенациональной идеи, способной соединить различные, пусть прямо противоположные силы. Вот отыщется эта идея, появится человек, который скажет: "Я знаю, как надо! Я знаю, ради чего надо!" - и все, заживем в цветущем саду, которым станет наша измученная страна.
Да, да, да!
– ты и сам иногда начинаешь соглашаться с этим, когда уже совсем не можешь разобраться, где, как мы живем, куда, в какую сторону движется наш обдуваемый свирепыми ветрами корабль. Но потом замираешь от предчувствия того, что может случиться, если такая идея появится. Ведь, как всегда у нас бывает, скорее всего идея эта начнет внедряться сверху, а если сверху, то значит, не обойтись без силы, а если невозможно без силы, то снова возникнет необходимость в хранителях этой идеи, а хранителям, чтобы держать под контролем страну, понадобятся миллионы и миллионы секретных сотрудников. Тех, ради исследования которых я и начал работать над этой книгой.
Нет, нет... Согласен, чтобы над человеком был Закон. Что такое Идея над человеком - мы уже проходили.
Вот что я нашел в воспоминаниях Надежды Мандельштам:
"Мы разговариваем сейчас о множестве вещей, которые раньше были под полным запретом, и большинство людей моего круга не смели, не хотели и отвыкли о них думать. Мало того, мы сейчас не желаем знать, запретны ли еще какие-нибудь темы. Мы с этим не считаемся. Мы об этом забыли. Но это еще не все. Молодые интеллигентные люди двадцатых годов охотно собирали информацию для начальства и для органов. Они считали, что это делается для блага революции, для ее охраны И для таинственного большинства, которое заинтересовано в охране порядка и в укреплении власти. С тридцатых годов и вплоть до смерти Сталина они продолжали делать то же самое, только мотивация изменилась. Стимулом стала награда, выгода или страх. Они несли куда следует стихи Мандельштама или доносы на сослуживцев в надежде, что за это напечатают их собственные опусы или повысят их по службе. Другие это делали из самого примитивного страха: лишь бы не взяли, не посадили, не уничтожили... Их запугивали, а они пугались. Им бросали подачку, а они хватали ее. К тому же их заверяли, что их деятельность никогда не выплывет наружу, не станет явной. Последнее обещание было выполнено, и эти люди спокойно доживают свои дни, пользуясь всеми скромными преимуществами, которые они получили за свою деятельность. А сейчас те, кого вербуют, уже не верят ни в какие гарантии... К прошлому нет возврата. Поколения сменились, и новые далеко не так запуганы и покорны, как прежние. И главное - их нельзя убедить, что их отцы поступали правильно, они не верят, что "все позволено". Это, конечно, не значит, что сейчас нет стукачей. Просто изменились пропорции. Если раньше я могла ждать удара в спину
Эти воспоминания Надежды Мандельштам опубликованы в журнале "Юность" летом 89-го - во времена чарующих надежд и пьянящего ощущения свободы. Ну, помните же?.. Не забыли еще?.. "Поколения сменились, и новые далеко не так запуганы и покорны, как прежние"...
"Дальше, по всем профессиональным правилам, мы выявили через самиздат неформальную организацию: кто в нее входил и место сборов, адреса участников, их места работы и т. д." - именно в это время чарующих надежд и пьянящего ощущения свободы только что закончивший школу Олег Уласевич входил, профессионально озираясь, в конспиративную квартиру. Обычный пацан горбачевской эпохи, на которого уже начало обрушиваться море правдивой информации: что у нас было, что с нами было, какими мы были. Обычный пацан. Обычный, но не совсем... Радостным огнем обжигало его сердце присутствие в братстве защитников великой Идеи. Он был убежден в своей правоте. Тогда еще был убежден.
Я обратился через "Литгазету" к секретным агентам незадолго до августовского путча, то есть спустя два года после выхода в свет воспоминаний Надежды Мандельштам. И, естественно, больше всего меня интересовали не исторические персонажи, а мои современники - представители моего поколения, от 30 до 40. Ведь как бы там ни было, мы уже вырастали в другую эпоху, были не так молоды, чтобы со щенячьим энтузиазмом убеждать себя, что, помогая КГБ, мы защищаем Идею (какая уж там, к черту, идея, в разухабистое брежневское и постбрежневское время?!) и не так напуганы, как поколения наших отцов и дедов, чтобы с трепетом прислушиваться к шагам в ночном подъезде.
Что же этих-то людей заставляло идти к НИМ на секретную службу?
Поэтому-то особенно тщательно искал я ответы на эти вопросы и в исповедях сексотов моего поколения, полученных по почте, и при личной встрече с ними.
Конечно, у некоторых было то, что я назвал бы энтузиазмом стукачества: во имя Идеи или так просто, из-за особенностей собственной личности. Конечно, некоторые просто испугались сказать "нет" (выше я уже цитировал подобные признания). Но и страх-то, правда, был совсем иного рода, чем, допустим, в тридцатые или сороковые, то есть страх - как часть общегосударственной политики. В наше время (и это напоминало первые шаги ОГПУ по созданию института сексотов) для того чтобы заставить человека подписать соответствующее обязательство, снова необходим был повод, предлог, мотив: "или ты с нами, или мы знаешь, что с тобой сделаем?!.." Как, допустим, произошло с агентом "Пушкиным", с которого я начал эту главу.
Случалось и так, что человек - даже, как он думал, с благими намерениями, - сам переступал порог КГБ, не подозревая о том, что сам же подписывает свой приговор.
Вот, мне кажется, типичная история, рассказанная П. М. (агентурный псевдоним - "Смирнов").
В 1980 году он официально подписал бумагу и стал агентом КГБ. Он, как сам пишет, - простой гражданин, родных и близких нет, а главное - из среды рабочих.
В юности П. М. совершил преступление, вышел из тюрьмы в 25 лет. Ему, по его словам, захотелось начать новую жизнь. Он ото всех скрывал свою судимость, познакомился с девушкой, женился, уехал к ее родителям в Луцк.
"Где-то месяца три я работал возле военного аэродрома, - пишет он. Однажды ко мне подошел мужчина и предложил оказать услугу: сфотографировать ту местность, конечно - не бесплатно. Кто он был - я не знал, но понимал, что за такую "услугу" меня ждет куда большее наказание, чем то, за которое я отсидел. А ведь хотелось просто нормально жить. Я сам пришел в КГБ и обо всем рассказал. Меня долго обо всем и помногу раз расспрашивали, а потом сказали, что я поступил правильно, и отпустили".
Сначала его никто не трогал и никто никуда не вызывал. Он уже стал забывать об этом случае. Но потом его вызвали - не в КГБ, а за город, где с ним беседовали в машине.