Рабы ГБ
Шрифт:
Рабочий Михаил Ярославцев из Воронежа, действовавший под псевдонимом "Феликс", порвал с КГБ в сентябре 1988 года. Но, как он пишет, "если бы я с ними не сотрудничал, то они бы не устроили меня в фирму "Хака", которая строила в Воронеже завод видеомагнитофонов".
"За свою работу я, как активный агент, поощрялся беспрепятственным продвижением на основной службе, я мог посещать по спецпропуску (для приобретения дефицитных товаров) все закрытые военные гарнизоны Мурманской области, а также мог безбоязненно спекулировать контрабандным товаром, включая порнографию и т. д.", - признается сегодня Ю. П. Митичкин (о его личной истории еще впереди).
Сергею Петровскому
"1.После учебной роты - служба в Москве.
2. Предоставление ежегодно отпуска с выездом домой в удобное для меня время.
3. Увольнение в город в любой день.
4. Покровительство по службе.
5. Материальное поощрение за хорошую работу..."
Да, те, кто скреплял своей подписью согласие на секретное сотрудничество, знали, понимали, были убеждены - ОНИ всесильны, и если уж соглашаться, то не просто так, а за что-то.
Когда В. И. Алешенко из Киева, работавшего в НИИ, вызвали в кабинет начальника первого отдела и сотрудник КГБ, показав свое удостоверение, предложил сотрудничество в поимке "иностранного шпиона", то вот о чем он тут же подумал:
"У меня тогда был не решен квартирный вопрос и я не мог устроить дочку в детский сад. Сотрудник КГБ намекнул мне на то, что они помогут с квартирой. Я, в свою очередь, сказал, что лучше бы они смогли устроить дочку в ведомственный детский сад КГБ, который находится поблизости от моего дома. Но он в ответ только посмеялся: видимо, о таком детском саде не слышал или это была военная тайна..."
Но что это за подачки, что за копейки, что в новых деньгах, что в старых, когда плата-то неизмеримо выше? Собственной судьбой, жизнью?
Да и так уж ли нужно было тратить казенные деньги, когда кроме денег у НИХ имелся куда более сильный довод, чем сиюминутная подачка?
"Денег мне не платили и никакой другой помощи не оказывали. Я думаю, что и другим не платят. Да и никакой бюджет не выдержит, если платить всем подряд... Зачем платить, если есть такой мощный стимул деятельности, как страх", - убежден агент с четвертьвековым стажем, подписавший свое письмо псевдонимом "Арманов".
Опять - о том же, опять о страхе...
Летом 1995 года - уже 95-го!
– мой товарищ Зураб Кодалашвили, работающий оператором на Би-Би-Си, приехал из Ульяновска - города, как известно, сквозь все путчи и политические потрясения оставшегося верным коммунистическим идеалам, в том числе и талонам на мясо и колбасу.
– Ты знаешь, - рассказывал он, - Ульяновск - это заповедник. Самый настоящий заповедник. Берем у молодых ребят интервью, они, узнав, что для англичан, пугаются. Одних на пляже разговорили - попросили, чтобы только не называли их фамилий. "Да почему?" - удивились мы. Отвечают: "КГБ узнает..." Чудеса...
Удивляется... И я удивляюсь. Что, еще где-то осталось? Неужели так прочно все тогда зацементировали, что ломали, ломали, ломали - а все равно где-то еще живо, цело, живет в генах, передающихся из поколения к поколению?
Потому-то, наверное, не могу отделаться от ощущения: пишу о прошлом вспоминаю настоящее - опасаюсь будущего.
Итак, о мотивах. Первое, что, естественно, приходит в голову, - страх. Но страх особый, в государственном масштабе, страх, возведенный в ранг державной политики.
В начале 20-х годов секретарь Сталина Борис Бажанов, сбежавший из СССР в 1928 году, стал свидетелем разговора Ягоды (впоследствии расстрелянного), в то время еще заместителя начальника ОГПУ, с заведующим агитпропом ЦК Бубновым (тоже впоследствии расстрелянным).
– Кому охота умереть с голоду? Если ГПУ берет человека в оборот с намерением сделать из него своего информатора, как бы он ни сопротивлялся, он все равно в конце концов будет у нас в руках: уволим с работы, а на другую никто не примет без секретного согласия наших органов. И в особенности если у человека есть семья, жена, дети, он вынужден быстро капитулировать".
Тогда, в начале этой бесконечной дороги, по которой мы отправились в путь, заставить человека "капитулировать" было, с одной стороны, легко, но с другой - все-таки еще подыскивался повод для того, чтобы получить согласие на секретное сотрудничество.
Вот свидетельство, которое я нашел в архиве Гуверского института. Некий Николай Беспалов рассказывает о том, как и для какой работы вербовались агенты в начале двадцатых годов.
"В продолжение моей деятельности в качестве тайного агента ОГПУ мне приходилось часто встречаться и разоблачать других "секретных сотрудников" политической полиции. Но узнать, как они были заагентурены, мне удалось лишь про немногих. ОГПУ жестко конспирирует свою секретную агентуру, и мне мои разоблачения приходилось держать про себя и не соваться с расспросами к начальству.
В 1921-1922 году в Уральске для "продвижения" меня по партийной лестнице была организована группа социал-революционеров целиком из агентов-провокаторов Уральской ЧК - Подъячева, Альбанова и Скрипченко... Альбанова обещали оставить жить в Уральске: он был офицером из армии генерала Толстого и подлежал ссылке. Потом оказалось, что он выиграл себе жизнь: его товарищей, сосланных в концлагеря Архангельской области, всех перестреляли.
Яков Карпович Скрипченко - агроном, запутался в казенных деньгах, растратил казенные суммы, и так как это было не в первый раз, то его приговорили к расстрелу. В сентябре 1923 года он снова растратил 600 золотых рублей (громадная по советским масштабам сумма), принадлежавших земельному отделу Самары, куда он был направлен ОГПУ, чтобы иметь наготове своего агента на случай организации эсеровского комитета. Начальник 3-го отделения Решетов возместил растрату из сумм ОГПУ и взял со Скрипченко обещание "усилить работу" и "выдвинуться" в партии социалистов, в противном случае расстрел.
В сентябре 1923 года Решетов познакомил меня со счетоводом типографии быв. Сытина в Москве Сергеем Соломоновичем Иоффе. Его я должен был ввести в партию социалистов-революционеров и на первых порах руководил его работой. Он был заагентурен в Гомеле. В губкоме профсоюзов, где он служил, стал частенько появляться какой-то тип, присаживался к Иоффе и подолгу беседовал с ним, расспрашивая о других служащих и о посетителях. Потом пригласил Иоффе к себе на квартиру, запер дверь и, положив на стол револьвер, предложил ему служить в ОГПУ в качестве осведомителя. Иоффе было только 16 лет, он испугался и согласился. После этого его таскали в Могилев, перевели в Москву с заданием "освещать" настроения рабочих.