Рабы свободы: Документальные повести, Шенталинский Виталий

Рабы свободы: Документальные повести

на обложку

Шенталинский Виталий

Шрифт:

Восторжествовала революция, которую, кстати сказать, сам Блок призывал и приветствовал, и художники, желающие служить не ей, а своему независимому ремеслу, оказались не ко двору, попали в немилость. Конечно, настоящий художник всегда не в ладах со временем, всегда впереди него, ради более достойного человеческого существования. Но все же любая бездомность лучше, чем место на нарах в тюремной камере или лагерном бараке.

Потрясенные открывшейся бездной зла, мы еще не в состоянии до конца осмыслить свое недавнее прошлое, извлечь из него исторический урок, мы еще пребываем в растерянном оцепенении перед ним, как перед братской могилой. Нам еще предстоит компенсировать духовное ограбление народа, собрать нашу литературу по частям, как расколотое зеркало правды.

Казнь литературы началась с первых дней советской

власти. Были писатели, погибшие еще в пору Красного террора, как Николай Гумилев. Немало лучших мастеров слова оказались в вынужденной эмиграции и уже никогда не смогли вернуться на родину. И последние безысходные ноты перед преждевременной смертью Александра Блока — «Все звуки прекратились… Никаких звуков нет…», Сергея Есенина — «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей…», Владимира Маяковского — «У меня выходов нет… Сериозно — ничего не поделаешь…» — звучат сигналами бедствия во все более удушающей общественной атмосфере.

Гонения и расправы следовали без перерывов, нарастающими ударами. В 1922-м Ленин и Троцкий руками ГПУ обескровили нашу философскую и научную мысль, изгнали из страны цвет интеллигенции. С конца 20-х годов — новая кампания против мыслящих, независимых художников, зачисленных в «попутчики», открывается массовый счет их уничтожения. Вслед за коллективизацией, разорением крестьянства — кормильца страны — была успешно проведена и коллективизация литературы, духовной житницы — упразднением всех писательских организаций и созданием единого и единственного Союза писателей — своего рода зоны ГУЛАГа, без колючки, но со своим карательным режимом. Дальше — больше, уничтожали уже не одних «попутчиков», а и своего брата — коммуниста. Коса смерти размахалась, валит почти без разбора. Из шестисот делегатов Первого съезда писателей СССР казнили более трети. Тогда же в кровавом кошмаре Большого террора погибли герои этой книги: Бабель, Флоренский, Пильняк, Мандельштам, Клюев…

Диапазон репрессий против писателей был всеохватен. Не только расстрелянные и заточенные в тюрьмы и лагеря, не только высланные на окраины страны и за ее пределы, а и те, кто сам не был за колючей проволокой, но чья жизнь исковеркана, чьи книги запрещались, чье творчество репрессировано. Одни доведены до самоубийства, как Марина Цветаева, другие долгие годы не печатались, подвергались травле, как Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Александр Солженицын. Репрессии и то, что многие художники вынуждены были «встать на горло собственной песне» и, начав ярко, многообещающе, кончили бледными здравицами во славу. Убили в себе талант, чтобы сохранить жизнь. Репрессии и то, что множество «искр божьих» вообще не смогло вспыхнуть — при удушье. И если мы скажем, что всякий талант был обречен у нас на репрессии, уже по самой природе творчества, противной насилию, — это будет страшная, но правда.

Метя в талант — казнили саму душу народа.

О любви — шепчут или поют. От боли — кричат или стискивают зубы. О мертвых — или молчат, Или говорят полным голосом…

Это строки узницы Колымы Елены Владимировой. Звучат как завещание, послание в сегодняшний день. Кажется, не написано на хрупком листке, а высечено на камне. На камне, поставленном у распутья человеческой истории.

Иллюстрации