Рабы

Айни Садриддин

— Ты-то свой вес на глаз прикинул, а я сперва дома свешал, а потом привез, а тут на два пуда меньше вышло. Куда же он делся? А? — вопросительно произнес другой крестьянин.

Подручный весовщика, услышав их разговор, сказал:

— Чего попусту говорить, — хлопок выветривается и высыпается, ежели меток дыряв. Весы тут пи при чем.

Хозяйский приказчик Наби-Палван решил утешить крестьян:

— А чего вам горевать? А? Вы этот хлопок покупали, что ль? Деньги за него платили, что ль? Ну и меньше выйдет, убытка нет, — что выйдет — все ваше. Добро-то это к вам из

земли пришло, из ничего, даром от бога оно, добро это. А вы о нем спор затеваете!

Абдуррахим -бай, спокойный за весы, не приходил сюда. Он сидел в углу застланной ковром площадки около дома. Слева от него лежал пенал с чернильницей, справа — счеты и мешочки с деньгами, с серебряными тенгами и медными пулами. [46]

Он рассчитывался за хлопок, слушая весовщика, кричавшего ему:

— У этого — пять пудов!

— У кривого — семь пудов с половиной!

Платя деньги, Абдуррахим-бай не принимал в расчет дробен, дроби он сбрасывал со счетов. Он говорил:

46

Пул — мелкая медная монета, разнявшаяся четверти тогдашней русской копейки.

— Так легче считать. Круглый счет яснее.

Но дроби он сбрасывал всегда только в свою пользу.

При расчете он удерживал также стоимость семян и зерна, взятых крестьянином весной, но тут же он отсчитывал и проценты на те деньги, которые стоили семена и зерно, считая эти проценты с весны. Счет велся хотя и в округленных числах, но столь искусно, что никому, кроме хозяина, разобраться в нем не хватало ума. Ума хватало лишь на то, чтобы понять, что за год труда крестьянину причиталось столько денег, что и на месяц их не могло хватить.

Время близилось к вечеру. Солнце садилось.

Весь сегодняшний привоз свешали.

Абдуррахим отнес в свою комнату мешочки с деньгами и запер их в железный сундук, а тетрадь, счеты, пенал — убрал на полку в гостиной.

Обмывшись, он сотворил вечернюю молитву и нафлмолитву — сверх установленной Кораном.

Весовщик, его подручный и приказчик Наби-Палван умылись, почистили халаты и пришли к хозяину в гостиную.

Стемнело. Зажгли свет.

Начался расчет хозяина с весовщиками.

Хозяин пытался платить за их труды, считая по два с поло виной пуда в день на каждого, как если б от каждого из них хо зяин принял по два с половиной пуда хлопка.

Весовщик не согласился:

— Нынче я свешал двести пятьдесят пудов. Самое меньшее я урвал двадцать пудов. Самое меньшее, хозяин!

— Это я знаю! — рассердился Абдуррахим. — Чего ты хочешь?

— Надо по совести поступать.

— А ты думаешь, что эти двадцать пудов уже у меня в кармане и звенят серебром? Пока это серебро зазвенит, мне придется дать деньги возчику, караванщику, погонщику, на жмых верблюдам, его высочеству пошлину, а уж потом везти его в Оренбург или в Троицк, платить дань белому царю, и там только получу деньги. Но они еще не будут моими, я еще должен

провезти их благополучно назад, не попасть в руки разбойников ни на пути туда, ни на обратном пути. И если, пройдя через все это, я наконец доберусь домой, то сяду в этой комнате и сосчитаю, что у меня осталось. Погляжу и увижу — почти ничего! Вот я и предлагаю тебе чистыми, серебряными, звонкими деньгами, считая, что нынче получил от тебя пять пудов. За пять пудов получай и молчи.

И Артык взял.

Двум другим он засчитал два пуда с половиной на обоих.

Так всего им было заплачено за семь с половиной пудов. Все четверо остались довольны друг другом.

Кончив расчеты, Абдуррахим-бай постучал в дверь, и тотчас с женского двора две служанки подали скатерть с лепешками, чай и два блюда жирного плова. Споры забылись. Забыли о хлопке. За веселым и дружелюбным разговором плов был съеден, и весовщики собрались уходить.

— Завтра работа будет? — спросил весовщик.

— Нет. Завтра отдыхайте. Завтра я сам буду вешать. Перевешаю сегодняшнюю покупку и раздам трепальщикам. А как наберется новый хлопок, буду посылать за вами, вы тогда мне поможете.

Но приказчику он шепнул:

— Наби-Палван, завтра ты приди Да пораньше. Поможешь мне.

— С радостью! — ответил приказчик.

Погасив в своей комнате свет, Абдуррахим вышел вслед за ними, почесывая живот, вглядываясь в темноту. За воротами он увидел какие-то тени.

— Кто там? — крикнул он.

— Рабы! — ответил за них Наби-Палван.

— А… — удивился бай, — Ашур!

— Я, хозяин.

— Почему вы так рано вернулись с работы?

— Рано? Но ведь уже и друг друга не видно. Как же можно работать в темноте в поле?

— Ладно. Не рассуждай. Идите в трепальную, садитесь за гребни! — рассердился хозяин.

— Покормили б сперва! Мы ведь прямо с работы.

— Еще еда но готова. А пока ее готовят, вы успеете немного хлопка очистить. Будет польза. А от безделья какой толк?

— Рабы, батраки твои хоть с голоду подыхай, лишь бы тебе была польза! — проворчал Ашур, но хозяин его не слышал.

Ашур вошел в трепальную, рядом с хлевом. Абдуррахим пошел следом за ним.

Ашур нащупал на полке светильник, вынес и сказал:

— Дайте спички, зажечь свет.

— Спички? Все время спички! — возмутился хозяин. — Ступай к входу, передай во внутренний двор, там тебе зажгут от очага.

Ашур пошел, ворча:

— Для нашего хозяина каждая спичка — кусок золота. Остановившись в проходе возле женской половины, он позвал:

— Гульфам!

— Ай?

— На, зажги огонь.

И тотчас в темноте прозвучал недовольный голос хозяина:

— Скорей, Гульфам! Чтоб работа не стояла!

Немолодая женщина, не переступая порога из внутреннего двора, взяла у Ашура светильник и ушла. Хозяин остался ждать вместе с Ашуром.

Когда она принесла зажженный светильник, хозяин сказал ей:

— Поди поскорей, вынеси им очищенный хлопок!

Ашур внес огонь в трепальню, поставил светильник на деревянную подставку посредине комнаты, а сам сел за гребень.