Рабы
Шрифт:
Пожелав узникам здоровья и сил, Урман-Палван собрался идти.
— Не перепутайте оружие, когда будете признаваться. И пусть наше дело останется здесь, как в могиле. Помните мое добро.
Он ушел.
Когда он был уже далеко, Сафар-Гулам сказал ему вслед:
— Да уж ладно, «добро» вспомним. Долг платежом красен, придет время — рассчитаемся. Тогда берегись!
А Урман-Палван зашел к председателю Мухиддину, а затем, выйдя от председателя, встретил поджидавшего его Бозора-амина. Когда оба они пошли
— Бросил на это дело свою пятизарядку. Да взамен ее добуду сотню…
Они сели на своих коней. Пыль вскоре заслонила их.
4
Поздним вечером, при свете сорокалинейной висячей лампы, в доме у Бозора-амина сидели гости — Хаит-амин, Нор-караулбеги, Нор-Мурад-Палван и Урман-Палван.
У дверей притулилось несколько юношей.
Плов уже убрали и теперь пили чай.
Хаит-амин обернулся к юношам:
— Джигиты! Слышали новости?
— Ага! — ответил один из них.
— О комиссии по сбору оружия? — спросил другой.
— Об этом, — ответил Хаит-амин. — Что вы об этом скажете?
— Что ж нам сказать? Вы сами нам скажите, амин-бобо.
— Вы хоть и молоды, а уж опытные воины, каждый из вас отведал хлеба и соли во славу эмира. У каждого одно-два ружья непременно есть. Оно вот-вот уйдет из ваших рук. Но, отобрав ваше оружие, снимут и ваши головы. Кто-нибудь пойдет, донесет на вас комиссии, у каждого из вас есть враги, как и друзья, — и конец!
Хаит-амин замолчал, занявшись чаем.
— Что же нам делать, амин-бобо? — нетерпеливо и тревожно спросил один из джигитов.
Хаит-амин подвинул свою опустевшую пиалу к Бозору-амину, разливавшему чай. Расправил бороду.
— Есть слух, что эмир возвращается. И вот, чтобы себя обезопасить и оружие сохранить, надо сто спрятать у надежных людей. Пусть оно там полежит, до возвращения эмира. Кому сдавать его? А вот кому: Урман-Палвану, Бозору-амину. Власти им доверяют, в их домах искать не решатся. А когда вернется эмир, каждый получит свой чин и свое оружие.
— Я сохранил свое оружие, чтобы его продать в черный день. Я два года был десятским, но, кроме этого ружья, ничего у эмира не нажил. А когда эмир удирал, в Бухаре был грабеж. Но на том грабеже я тоже не нажился! — недовольно проворчал один джигит.
Нор-караулбеги недовольно ответил:
— На том свете ты его продашь! Сейчас — оружие не деньги, а улика.
Амин-бобо объяснил:
— У кого оно сыщется, тому смерть!
— Тебя голодным не оставим, — пообещал джигиту Бозорамин. — Если в чем будешь нуждаться, приходи. Да и Хаит-амин, Урман-Палван, Нор-Мурад-Палван тебя без помощи не оставят.
Джигиты молчали. Бозор-амин забеспокоился.
— Вам не по душе, что ли, совет? Джигиты отвечали:
— Отчего не по душе?
— Конечно, можно
Но один, сидевший позади всех, сказал, опустив глаза:
— А я иначе думаю. Хаит-амин вздрогнул.
— Что же ты думаешь?
Все гости со своих почетных мест внимательно смотрели на этого джигита.
— Я считаю, что оружие мы сами должны сдать комиссии. И тогда мы перед ней не будем виноваты. Я уже взял его, чтобы отнести в комиссию, но в это время пришел от вас человек и позвал меня сюда. Я спрятал ружье в солому, отложив это дело до завтра, и пришел сюда.
— Ты же был солдатом его высочества? Тебе это оружие дали для защиты ислама. Как же ты отдашь его неверным?
— Я был эмирским солдатом. А что я видел от эмира? Староста схватил меня и сдал вместо какого-то сбежавшего солдата. Привели меня в Бухару, два месяца держали взаперти в наказание за то, что тот солдат сбежал. Началась война. Прямо из тюрьмы меня отправили воевать, дали пятизарядку. А я, когда дошли до Шакальего озера, не сделав ни одного выстрела, сбежал. Чего мне воевать за эмира? Прямой дорогой пришел сюда, ружье спрятал, пока ему хозяин найдется. Теперь хозяин нашелся, ему я и отнесу.
— Если ружье ты получил от эмира, разве не эмир хозяин атому ружью?
— Верно, — ответил джигит, — ружье я получил от эмира. Сейчас вместо эмира хорошо ли, плохо ли, мусульмане или неверные, но сидят другие. Ружье государственное имущество. Хозяин ему тот, кто управляет государством. Эмира-то нет в Бухаре. Там новая власть. И ружье, значит, принадлежит этой власти.
Бозор-амин взволновался:
— Хасан, послушай меня!
Но Урман-Палван прервал Бозора-амина:
— Подождите, помолчите маленько, амин-бобо. Ты, Хасан, о том, что здесь было, никому не болтай. Даже жене — ни слова. Помни, у курицы одна голова. Ступай, поспи эту ночь, а поутру отнеси свое ружье комиссии. Сам отнеси.
Хасан вышел.
В комнате наступило молчание. Наконец Хаит-амин сказал:
— Не надо слушать таких темных людей. Завтра же снесите свое оружие Бозору-амину. Мука у нас есть, пшеницы тоже хватит, кому что нужно — берите без стеснения из его амбара.
— Что ж, если так, нам можно идти?
— Идите, отдыхайте!
Джигиты пошли, но в прихожей их нагнал Хаит-амин.
— Вы там смотрите, из ворот выходите поодиночке. Ступайте каждый в свою сторону. На улице не толпитесь. А не то, кто его знает!..
После ухода бывших воинов эмира Урман-Палван недовольно проворчал, не глядя на Бозора-амина:
— Эх, амин-бобо, когда же вы избавитесь от своей простоты? Я же просил созвать лишь солдат, имевших чины, тех, кто предан эмиру. А вы позвали какого-то недовольного парня, сбежавшего из эмирских войск! Если он останется жив, не сегодня-завтра он станет большевиком и пристрелит нас с вами.