Рабы
Шрифт:
Командир красноармейского отряда запретил курить, зажигать спички.
Лишь изредка звякала шашка о стремя да конь пытался заржать.
Так, в тишине и во тьме, отряд подошел к большой деревне, тянувшейся у самого края песков.
Деревню обошли стороной и въехали в нее с другого конца.
Сафар-Гулам, знавший эти места с детства, ехал впереди, чаще угадывая, чем разглядывая дорогу.
У въезда в деревню он остановился. Остановился и отряд.
Сафар-Гулам прислушался.
В деревне было так же тихо, как и в
Молодой джигит, едущий рядом с Сафар-Гуламом, указывая на высокую стену, сказал:
— Вот здесь они.
— Эта усадьба мне хорошо знакома.
Повернув коня, Сафар-Гулам доложил командиру:
— Они здесь. На усадьбе.
По безмолвному приказанию командира весь отряд, как один, тихо приблизившись к усадьбе, спешился.
Половина отряда, окружив усадьбу, осталась снаружи.
А другой половине Сафар-Гулам показал тот перелаз, где, бывало, ждал он свою Мухаббат, где и сам он перелезал, когда главари совещались в этом доме.
Этим перелазом, подсаживая друг друга, отряд поднялся на стену, залег на кровлях и притаился, постепенно осваиваясь с темнотой и начиная различать строения во дворе, входы и выходы.
Сафар-Гулам, Эргаш, командир и часть бойцов спустились во двор.
Во дворе было тихо и безлюдно.
Часть отряда затаилась у дверей конюшен и сараев, где могли находиться люди.
Но главари сидели в приемной комнате хозяина. Оттуда сквозь дверную щель проникали полосы света.
Ширинец Насыр, громко откликнувшись на призыв командира, отошел к освещенной комнате.
Его услышали.
— Кто там? — раздался чей-то голос, и, отбросив прикрывавшую выход занавеску, высунулся человек.
Выстрел срезал его.
Сафар-Гулам, взглянув на убитого, легко узнал в нем Палван-Араба.
Вслед за Палван-Арабом в проход выскочили двое басмачей. Один тут же свалился, пробитый пулей командира. Другой успел отскочить обратно в комнату.
— Нас захватили! Мы погибли! — кричали они.
Басмачи, выхватывая из-под ковров винтовки, кинулись к стенам.
Мулла, сорвав с головы чалму, бросился к нише, где лежали сложенные одно на другое одеяла, и спрятался в них.
Басмачи через дверь открыли стрельбу в проход. Подойти снаружи к дверям комнат стало невозможно. Лампа закачалась, закачались и тени в комнате, где метались басмачи, задевая друг друга, натыкаясь на стены, спотыкаясь об одеяла. Они метались, как крысы в крысоловке, не зная, что предпринять.
Хаит-амин привалился к груде одеял, но одеяла заворочались под ним. В ужасе он вскочил и принялся расшвыривать их. Из-под них послышался испуганный голос муллы, старавшегося поглубже залезть в одеяла.
Командир не торопился штурмовать комнату. Он хотел дать басмачам время понять, что никакого выхода у них нет.
Но и проводить время в бездействии он не мог. Отряд обшарил дом, надворные постройки и собрал в амбаре обитателей дома: слуг, нескольких джигитов, спавших в конюшне.
— Отвлекают! — засмеялся Сафар-Гулам.
— Что это значит? — забеспокоился командир, кивком головы указывая в сторону залпа, — не обманул ли нас этот джигит? Не завел ли в западню? Может быть, басмачи сконцентрировали свои главные силы где-нибудь в другом месте, а нас заманили сюда?
— Не беспокойтесь! — оставался хладнокровным Сафар-Гулам. — Этот джигит сбежал от них. Он замучен приставанием Боз opa -амина. Я ручаюсь за него.
— Чьи же это выстрелы? — допытывался командир.
— Простите, я не полностью передал вам сведения джигита. Дело в том, что прислужник Урман-Палвана сообщил ему о хитром маневре басмачей. Сюда они пришли с лучшими и преданными своими джигитами, а в другом месте поместили остальных. В случае нападения те должны поднять стрельбу, тем c амым отвлечь наше внимание от главной силы. Вот они и отвлекают. I.
— За то, что ты своевременно не сообщил мне такие важ ные сведения, делаю тебе вторичное предупреждение.
— Принимаю! — козырнул Сафар-Гулам. На мгновение в комнате все затихло: видно, басмачи услышали залп и ждали, не уйдет ли весь отряд туда.
— Начнем! — сказал командир. Несколькими пулями пробили дверь. В комнате кто-то закричал от нестерпимой боли. Крики слышались невдалеке от двери.
Еще несколько пуль в дверь.
Огромная лампа, качнувшись, опрокинулась вниз, керосин загорелся, растекаясь по комнате.
Урман-Палван накинул на пылающую лужу одеяло, но либо опоздал, либо керосина разлилось слишком много, одеяло не потушило огонь, а само вспыхнуло. Вспыхнула и пола его стеганого халата. Пуля, войдя через дверь, пробила ему плечо. Дымящийся, он свалился у стены.
Пламя разрасталось. Чад наполнил комнату. Дышать в ней становилось невозможно. Горели одеяла, огонь подбирался к раненым.
Оттолкнув тех, кто мог ему помешать, Хаит-амин подскочил к двери и распахнул ее.
Вместе с ним из комнаты вырвался чад и дым. Он стоял в дверях, а позади пылало пламя. Он стоял, уверенный, что пуля сразу кончит все это. Но никто не стрелял.
Он удивленно посмотрел в узкий проход, озаренный отблесками начинавшегося пожара. Но никто не стрелял. И никого не было в узком проходе.
Он удивленно сделал несколько шагов.
И тогда, сам не понимая, с какой стороны, он услышал спокойный голос:
— Бросьте оружие, выходите. Огонь страшен только вам. Если вздумаете защищаться, то участь ваша ясна: получите пулю либо сгорите.
В это мгновение из комнаты выскочил мулла в загоравшемся халате.
Хаит-амин, отстранившись, пропустил муллу во двор, где им занялись партизаны, а сам вернулся и крикнул в комнату: — Выходите! Сдавайтесь! Наше дело кончено! И первым пошел во двор, чувствуя, как невидимые руки из темноты держат каждый шаг его на прицеле.