Рабыня страсти
Шрифт:
— Но ведь я ее мать! — Зейнаб вновь рассвирепела. — Она же не признает меня потом, если ее тотчас же не вернуть мне! Я ведь не какая-нибудь мавританская наложница — лентяйка и неженка, с радостью избавляющаяся от дитя! Отдайте мне мою дочь!
— Я найду для нее лучшую кормилицу, — пообещал он. А Зейнаб ни с того ни с сего вдруг схватила глиняный кувшин и запустила им в изумленного Хасдая.
— Верни мне сейчас же мое дитя! — завизжала она.
— Ты ведешь себя неразумно, — спокойно отвечал он. Но ему тотчас же пришлось уворачиваться от нового снаряда,
— А ты хоть раз вела себя так с калифом? — спросил он невозмутимо. — Полагаю, подобное поведение весьма нехарактерно для Рабыни Страсти, Зейнаб. Ты не имеешь права убивать своего господина, ну разве что ласками на ложе страсти… По крайней мере, так мне втолковывали. — Его златокарие глаза спокойно глядели на Зейнаб.
— А как ты собираешься это познать, господин мой? — тут же осадила его Зейнаб. — Ты же ни единого раза не попытался возбудить мою страсть! — и она выбежала из комнаты, чтобы никто не видел ее горьких слез.
— Впервые вижу ее такой… — оторопело пробормотала Ома.
— Материнская любовь сильна… — отвечал девушке Хасдай. — Нынче же, слово даю, подыщу подходящую рабыню в няньки маленькой принцессе! Твоя госпожа — прекрасная мать.
— Господин мой! — решилась вдруг Ома. — Разрешишь мне поговорить с тобою начистоту?
Он кивнул, недоумевая, что такого важного может открыть ему эта девочка.
— Ты должен снизойти и к другим насущным надобностям моей хозяйки, господин. Она слишком молода, чтобы жить без страсти — ведь она создана для этого! Калиф отдал ее тебе, не сомневаясь, что ты защитишь ее и сделаешь счастливой…
Хасдай-ибн-Шапрут был ошарашен откровенностью Омы, хотя на его лице застыла маска благожелательности. Он считал, что лишь еврейские женщины могут быть столь смелы и прямы. Теперь же стало очевидно, что он жестоко заблуждался…
— Твоя госпожа еще слишком слаба для подобных занятий, требующих колоссальной траты сил. Со временем она окрепнет… — и, кивнув Оме, он удалился.
Ома же больше не думала об этом — ведь она высказала все, что хотела. У нее не было ни малейших сомнений в том, что, когда Зейнаб будет вполне здорова, лекарь станет ее любовником. Со временем парочка обоснуется в новом жилище Зейнаб. Домик находился всего в двух милях от Кордовы, вдали от главной дороги, и был обнесен выбеленными стенами. Ворота же охранял привратник…
Сам по себе домик выстроен был в традиционном мавританском стиле. Дворик вымощен был мраморными плитами, а в центре его располагался бассейн с водяными лилиями и золотыми рыбками. Кристальные струи падали в воду из изящного фонтанчика. Повсюду вдоль стен стояли пузатые вазы, в них цвели гардении, и в теплую погоду воздух был насыщен их пряным ароматом. А сразу же за домом начинался роскошный фруктовый сад, пройдя через который, можно было попасть на обрыв, откуда открывался чудный вид на реку. Здесь же раскинулся и виноградник.
Сам дом был построен следующим образом: на первом этаже располагались дневные покои, комнаты для прислуги, библиотека и кухня. Второй этаж состоял из нескольких
Хасдай-ибн-Шапрут являлся каждый день, чтобы осмотреть Зейнаб, но, похоже, интересовала она его лишь как пациентка… Да ее сейчас это и не особенно волновало. Она всецело сосредоточена была на мыслях о возвращении дочери. Наконец, к тому времени, как с момента разлуки с малышкой миновал уже целый месяц, врач явился к ней с Мораимой на руках и в сопровождении молодой простоватой на вид девушки по имени Абра.
— Муж ее погиб в случайной стычке, а дитя родилось мертвым. Она очень страдала, но Ревекка уверила меня, что она здорова, послушна и в здравом уме.
— А отчего умер ее ребенок? — спросила Зейнаб, всецело сосредоточенная на дочери.
— Был задушен пуповиной, — спокойно ответил врач. — Во всем же остальном это был вполне здоровый мальчик. Абра кормит грудью принцессу вот уже целую неделю. Как видишь, малютка здорова и прибавляет в весе.
Зейнаб взяла ребенка на руки. Качая малышку на руках, она улыбалась, глядя на маленькое личико и воркуя на родном своем языке:
— Вот она, моя малышка, вот она, дорогая моя доченька… Твой папа услал нас прочь от себя, но ты снова со мною. Мы заживем хорошо — тетя Ома, твоя мама и ты, моя милая Мораима… — Слезы навернулись на глаза Зейнаб, когда крошечная ручка выпросталась из пеленок и крепко-накрепко вцепилась в материнский палец, поглаживающий розовую щечку. — О-о-о, она вспомнила меня! — торжествующе закричала счастливая мать.
— На каком языке ты разговаривала с нею? — спросил Хасдай. — Я знаю множество языков, но не признал в твоем наречии ни одного из известных мне, Зейнаб.
— Это кельтский — язык моей родины, — объяснила она. — Мы с Омой прибегаем к нему, когда хотим, чтобы никто нас не понял. Это было недурным подспорьем нам в гареме Мадинат-аль-Захра. Я хочу, чтобы Мораима слышала его с рождения и овладела им. Когда она подрастет, я подыщу для нее рабыню-ровесницу из Аллоа, которая станет ее подругой и поверенной.
— Ты умная женщина, Зейнаб, — отметил он.
— Так считал и калиф… — отвечала она, передавая младенца няньке. — Добро пожаловать в этот дом, Абра. Сердечно благодарю тебя за щедрый дар — твое молоко, которым ты кормишь принцессу. Ома проводит тебя в детскую.
Абра благодарно поклонилась. Это была крупная и дородная девушка с толстыми темными косами, черными глазами и пышной грудью. За ее услуги ей полагалась плата — она была свободной женщиной. С малюткой на руках, которую она держала очень умело, Абра последовала за Омой.