Ради Елены
Шрифт:
— Ты опять думал только о себе, — сказала Глин, — ты всегда думал о себе. Далее когда Елена приехала в Кембридж, ты воспринял это как подарок себе. Ты не думал о ее образовании, только бы тебе было приятно.
— Я хотел снова подарить ей жизнь. Я хотел, чтобы мы были вместе.
— Мало ли чего ты хотел. Ты не любил ее, Энтони. Ты любил только себя. Дорожил своей репутацией, добрым именем и своими успехами. Тебе нравилось быть любимым. Но ты сам никогда не любил ее. И теперь, когда Елены больше нет, ты винишь себя в ее смерти, копаешься в своих чувствах и размышляешь над тем, в каком свете это выставляет
Энтони посмотрел на Глин. Веки его были красными и распухшими.
— Ты не знаешь, что случилось. Ты ничего не понимаешь.
— Я все прекрасно понимаю. Ты сейчас похоронишь мертвую дочь, залижешь раны и будешь дальше жить. Ты так и остался трусом, каким был пятнадцать лет назад. Ты предал ее тогда среди ночи. Ты предаешь ее сейчас. Потому что так проще всего.
— Я не предавал ее, — осторожно произнес Энтони, — в этот раз, Глин, я твердо стоял на своем. И поэтому она умерла.
— Из-за тебя умерла?
— Да. Из-за меня.
— Сколько я тебя знаю, ты всегда считал, что и солнце всходит и заходит только ради тебя.
— Однажды взошло, — покачал головой Энтони, — сейчас оно только садится.
Глава 21
Линли поставил «бентли» на свободное место у юго-западного угла кембриджского полицейского управления. Он задумчиво смотрел на еле различимые очертания стеклянной вывески у входа в здание и чувствовал пустоту внутри. Хейверс заерзала на сиденье. Она листала блокнот. Линли, не поворачиваясь, понял, что сержант читает показания Розалин Симпсон.
— Это была женщина, — сказала студентка Куинз-Колледжа.
Розалин проводила их по маршруту той своей утренней пробежки. Они шли сквозь сумрачный, плотный, похожий на хлопок туман по Лондрес-лейн, где слабый свет из открытой двери факультета Азии слегка освещал темноту вокруг. Кто-то захлопнул дверь, и воцарилась непроницаемая мгла. Мир ограничился двадцатью квадратными футами, дальше которых ничего не было видно.
—Ты каждое утро отправляешься на пробежку? — спросил Линли, когда они переходили Милл-лейн и огибали металлические заграждения, защищавшие от машин пешеходный мостик, перекинутый через реку около Гранта-плейс.
Справа в тумане утопал Лондрес-Грин, то здесь, то там из мрака, покрывшего всю округу, проступали громоздкие корявые ивы. За Лондрес-Грин, у дальнего конца пруда, на верхнем этаже старого элеватора мигал огонек.
— Почти, — ответила девушка.
— Всегда в одно и то же время?
— По возможности около четверти седьмого. Иногда позже.
— А в понедельник?
— По понедельникам мне сложнее вставать. В этот понедельник из Куинз-Колледжа я вышла примерно в шесть двадцать пять.
— И на острове ты была…
— Не позже половины седьмого.
— Ты уверена? Не позже?
— Я вернулась к себе в полвосьмого, инспектор. Я знаю, что бегаю быстро, это верно, но не настолько быстро. А в понедельник я пробежала добрых десять миль, начиная от острова. Это часть моей программы подготовки.
— Для очередного кросса?
— В этом году я хочу попасть в сборную университета.
На пробежке Розалин ничего необычного не заметила. Из Куинз-Колледжа она вышла затемно, не встретила
Приблизившись к острову, все трое увидели костер, его слабый едкий и черный дым таял в тумане. Человек в пальто, фуражке и перчатках подбрасывал в костер осенние листья, мусор и ветки, и пламя лизало их голубыми языками. Линли узнал Неда, угрюмого лодочника.
Розалин указала на пешеходный мостик над узкой протокой реки:
— Она перешла здесь. Я услышала, как она обо что-то споткнулась, может быть, просто поскользнулась: было очень мокро, а еще она кашляла. Я решила, что это тоже какая-то бегунья, которая замедлила шаг, чтобы отдышаться. Если честно, встреча меня немножко разозлила, потому что женщина чуть со мной не столкнулась. И… — Розалин смутилась. — В общем, я отношусь к местным, как все университетские. Я еще подумала: что она забыла на моей дорожке?
— Как ты определила, что женщина местная?
Розалин в задумчивости посмотрела на покрытый туманом мостик. Ее ресницы склеились и потемнели от осевшей на них влаги. Волосы на лбу завивались, как у ребенка.
— По одежде, наверное, И по возрасту, хотя, может быть, она из Люси-Кэвендиш-Колледжа [32] .
— Что с одеждой?
Розалин показала на свой разрозненный костюм:
— Обычно спортсмены из университета надевают какую-нибудь одежду цвета колледжа или хотя бы футболку с его эмблемой.
32
В Люси-Кэвендиш-Колледже учатся только взрослые женщины.
— На ней не было спортивного костюма? — резко спросила Хейверс, глядя в свой блокнот.
— Был, теплый, но не из колледжа. То есть я не увидела на нем эмблемы. Хотя постойте, сейчас подумала, что касается цвета, то костюм мог быть цвета Тринити-Колледжа.
— Костюм был черным, — сказал Линли. Розалин тут же улыбнулась, подтверждая его слова.
— Вы разбираетесь в цветах колледжей?
— Нет, просто догадался.
Линли подошел к пешеходному мостику. Кованые железные ворота в южной части острова были приоткрыты. Полицейскую ленту уже убрали, и на остров мог зайти любой, если захотелось посидеть у воды, тайком с кем-то встретиться или, как Саре Гордон, порисовать.
— Женщина тебя видела?
Хейверс и Розалин остались на дорожке.
— Да, конечно.
— Ты уверена?
— Я чуть на нее не налетела. Она не могла меня не заметить.
— На тебе была та же одежда, что и сейчас? Розалин кивнула и засунула руки в карманы куртки, которую надела, отправляясь на остров.
— Только без нее, разумеется, — добавила Розалин, пожав плечами в знак того, что имеет в виду куртку, — при беге разогреваешься. И еще, — лицо Розалин прояснилось, — на ней не было ни пальто, ни пиджака, наверное, поэтому я и подумала, что она бегунья. Хотя… — Розалин осеклась, глядя в туман, — кажется, она несла что-то в руке. Не могу вспомнить. Но она несла что-то… По-моему.