Ради потехи. Юмористические шалости пера
Шрифт:
Вечером к горничной пришел кум-солдат, но не рыжий, а черный, как жук. Горничная бросилась было варить кофий, чтобы угостить его, но он остановил ее:
– Вы, Катерина Ивановна, лучше бы водочкой попотчевали.
– Сделайте одолжение, можно и водочкой.
Горничная полезла под кровать, выдвинула оттуда сундук и начала доставать из сундука деньги. Перед глазами солдата мелькнула зелененькая бумажка и несколько мелочи. Глаза его разгорелись.
– Э-эх, – вздохнул он. – Уж больно я нынче насчет денег-то сшибся! Казенный тесак потерял. Не
Горничная не обратила на это никакого внимания, захлопнула сундук и, взяв меня – бутылку, отправилась в кабак за водкой. Кабатчик, как водится, начал любезничать с ней и три раза щипнул ее.
– Да полноте вам шутки-то шутить! Давайте на гривенник, – жеманилась она.
У стойки стоял пьяный мастеровой. Около него помещалась жена его и упрашивала его идти домой.
– И с чего ты это загулял сегодня, Петрович, – говорила она. – Если бы праздник был, али узенькое воскресенье, али бы так с похмелья, а ведь ни того, ни другого, ни третьего.
– Нет, врешь! Есть с чего загулять! – куражится пьяный.
– Вот у этого орла жена померла!
Он вынул из кармана пятиалтынный и кинул его на стойку.
Кабатчик между тем влил в меня на гривенник очищенной. Горничная схватила меня и бросилась бежать. Пьяный мастеровой свистнул ей вслед и кинул в нее объедком яблока.
Вскоре я стояла в кухне, на столе перед солдатом. Он только что отпил из меня пол чайной чашки, хмурил брови, крутил ус и мрачно говорил:
– Я так, к примеру, понимаю, что ежели солдату со стороны не дадут, то ему и взять негде. Хоть бы теперича этот казенный тесак… Утерянную вещь прежде всего пополнить надо или каптенармуса угостить.
Разговор, очевидно, клонился к выманиванию денег. Еще полчашечки очищенной, чувствительный рассказ о том, как он ходил под хивинца и как ему «прострелили всю грудь наскрозь» – и трехрублевая бумажка из сундука горничной перешла бы в карман солдата, но горничную спас хозяин-купец. Он только что пришел из лавки, вошел для чего-то в кухню, пристально посмотрел на солдата и крикнул:
– Катерина! Что это за музыка! Опять у тебя гости! Каждый день кто-нибудь да сидит! Ну, ты просила рыжего кума к себе принимать, тебе позволили, а этот кто?
– Этот, сударь, мой дяденька! Он только что из похода пришел, – отвечала горничная.
– Знаем мы этих дяденек-то! Вот что, почтенный кавалер, отправляйся-ка ты подобру-поздорову в твои казармы. Нечего тут сидеть…
– Мы с ней, господин купец, не токмо что одного уезда и одной волости, но даже к примеру…
– С Богом! С Богом! Не проедайся! Мы не задерживаем.
Солдат начал уходить.
– Вишь у вас самоварник-то какой лютый! Как ты живешь у эдакого?
– Отойду, беспременно отойду. Черт с ними! Измучили они меня совсем.
Солдат остановился в дверях.
– Нет, я все насчет тесака, – сказал он. – Беда, коли ежели… А и денег-то всего два рубля…
– Уходи, уходи, Митрофан Кирилыч, – провожала его горничная. – Рассердится
Солдат вздохнул.
– Отдай уж хоть водку-то ты мне, я дома допью, – пробормотал он.
– Возьми и уходи подобру-поздорову.
И я была отдана солдату. Он спрятал меня в объемистый карман своей шинели и начал спускаться с лестницы; но лишь только что вышел на двор, достал меня снова и выпил все содержимое; а меня, пустую бутылку, принес в казармы и поставил к себе под койку.
Здесь простояла я несколько суток, но в один прекрасный день услыхала женский голос:
– Скажите, пожалуйста, голубчики: кто из вас здесь Митрофан Кирилыч, что от винного запойства лечит?
– Я! – отвечал мой новый знакомый.
– И помогаешь?
– Лучше Рукина и Истомина. Я одного капитана от смерти спас. На него уж и черти, и мыши, и змеи ползли, а теперь и глядеть на водку не может, даже дрожь пронимает.
– Голубчик, вылечи… Вот, видишь ли, муж у меня… маляр его один по злобе испортил. Как зачертит, ну просто догола пропьется. Водила я его и к Рукину. Дал он ему чего-то выпить. Ничего, выпил, но только что от него из подъезда вышел – сейчас в кабак… Будь отец родной, попользуй.
– Можно. А вы какого звания?
– Столяры мы, небель немецкой работы делаем.
– Сами хозяйствуете?
– Сами.
– Три целковых стоить будет. Рубль за снадобье да два за леченье. Ну, да угощение с тебя.
– И заглазно лечить можешь?
– Могу.
– Голубчик, приуготовь это самое снадобье к вечеру, я и деньги принесу!
Женщина ушла, а солдат принялся составлять лекарство. Прежде всего он достал меня из-под кровати и налил водой, потом задумался.
– Чего бы мне положить туда? – сказал он. – Стой, положу золы.
Он достал из печки золы и положил ее в меня, потом насыпал толченого кирпичу, квасцов, прибавил дегтю, выпросил у ламповщика керосину и тоже подлил туда, бросил кусок сахару, хотел уже закупорить меня, но вдруг остановился, достал из-под койки стеариновый огарок, наскоблил стеарину и тоже всыпал в меня. После всего этого я была закупорена и вечером отдана женщине с наказом поить этой смесью ее мужа каждый день на заре, а также подмешивать и к вину. Женщина отдала солдату три рубля, дала двугривенный на угощенье и бережно понесла меня к себе домой.
Муж ее лежал пьяный на кровати.
– Савельич, я тебе снадобьица принесла, полечить тебя хочу, – сказала ему жена.
– Немец снадобье-то дал?
– Нет, русский, простой солдатик. Капитана, сказывают, одного выпользовал да семерых купцов.
– Что ж, давай, только разбавь с водкой да прибавь маленько перечку.
Муж выпил.
– Фу, какая гадость! – проговорил он.
– Скусным-то, голубчик, не лечатся. А ты вот закуси булочкой.
В два дня столяр выпил все мое содержимое, но пить водку не бросил, а еще принялся за нее с пущей яростью. Откровенно сказать, я диву далась, как только мог он выпить эту гадость.