Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
Кухня оказалась просторной и чистой.
— Вот здесь поставим для вас кровать и столик. Будет очень прекрасно.
Сергею ничего не оставалось, как согласиться.
В пансионе жили дети состоятельных родителей, а Сергей находился на положении бедного приживальца. У него сложились добрые отношения лишь с сыном уржумского врача Владиславом Спасским, учившимся в последнем классе гимназии. По вечерам, после ужина, Владислав приходил на кухню к Сергею, и они подолгу разговаривали или читали вслух.
Эта дружба немного скрашивала
Зимой прошлого года Сергей не выдержал и перешел жить к товарищам по училищу, в небольшую каморку, где с трудом разместились три кровати и стол.
Товарищи были бедные и перебивались, как и он, на жалкую стипендию. Зато жили независимо и чувствовали себя господами.
Летом, после практики, все трое разъехались, сказав хозяйке, что осенью соберутся снова.
И сейчас Сергей не знал, приехали ли друзья, не сдала ли хозяйка комнату другим. Не придется ли первое время ютиться где-нибудь на пристани или на вокзале...
Но вот пароход подвалил к пристани. Пассажиры шумным потоком хлынули к трапу. Многих встречали радостно, с цветами. Кто-то весело играл на гармошке.
Сергей взвалил на плечо корзинку с книгами и домашней стряпней, узел с шинелью и побрел на Рыборядскую, на старую квартиру...
Дверь в кухню оказалась открытой: от плиты тянуло запахом подгоревшего молока. Сергей вошел, постоял немного, прислушиваясь. Было тихо. «Наверное, сдала комнату другим. Наши в это время уже бегали за водой...»
Он подошел к комнате, тихонько постучал. Никто не отозвался. Он приоткрыл дверь и, увидев беззаботно спавших Асеева и Яковлева, распахнул ее, сбросил вещи на пол и радостно закричал:
— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!..
В углу приподнял косматую узколицую голову Асеев:
— А, чертушка! Прикатил. Здорово! Что же ты тут декламируешь?
— Фета! Был такой знаменитый поэт Фет.
— Как это так солнце встало? Оно же не человек и не собака. Солнце всходит и заходит, а чтобы вставало — я не слыхал...
— Эй, Асеев! Какого черта басишь? — послышался недовольный голос. — Дай поспать.
— Вставай, сонная тетеря, Костриков приехал!
Яковлев сел на кровати, протер глаза.
— Вижу! С приездом, Костриков! О чем это вы спорите?
— О стихах и о солнце.
— Нечего спорить. Пушкин правильно написал:
Да здравствует солнце, Да скроется тьма!Асеев и Костриков расхохотались и протянули друг другу руки.
—
— Ура! — закричал Яковлев и вскочил первым, почесывая свой курносый нос. — Значит, празднуем сегодня!
— А я побаивался, ребята, — признался Сергей, присев к столу, — думал, нашу комнату сдали другим.
— Все в порядке, Костриков! С хозяйкой договорились. Развязывай свою корзину и выкладывай яства, — сказал Асеев, натягивая штаны. — А ты, Яковлев, иди мыться и тащи самовар.
— Ладно, не покрикивай, Асеев. Я сам знаю, — недовольно отозвался Яковлев, однако быстро оделся и вышел в кухню...
Все трое были однокурсники и давно присматривались друг к другу. Зимой как-то сошлись в столовой и сговорились жить вместе. Быстро привыкли и подружились, хотя характеры у них оказались далеко не схожие. Яковлев был ленив, медлителен, любил поспать. Асеев, наоборот, непоседа, любил задираться и покрикивать. Костриков — спокойный, добродушный, в приюте привыкший к товариществу, легко погашал вспышки, умел примирять спорщиков.
Особенно сдружило всех троих вечернее чтение романа Чернышевского «Что делать?». Рассказ «о новых людях» как-то облагораживал, увлекал, звал к новой жизни. Каждому хотелось быть лучше, походить на Рахметова. Друзья даже договорились называть друг друга по фамилии, как герои романа Лопухов, Кирсанов, Рахметов. Эта грубоватая простота нравилась им.
И другие питомцы технического училища, подражая им, стали тоже называть друг друга по фамилии, словно забыв имена. Им казалось, что так они выглядят совсем взрослыми, самостоятельными.
Пока Яковлев был в кухне, Сергей развязал узел, повесил шинель и фуражку, разложил мелкие вещи в тумбочке.
— Ну вот и чай готов! — крикнул, входя с самоваром, мешковатый, неторопливый Яковлев. — Где, Костриков, твое угощение?
— Сейчас, сейчас! — заторопился Сергей и мигом поставил на стол горшочки с медом и маслом, выложил пирожки и ватрушки.
Друзья сели завтракать.
В конце девятьсот третьего года Казань жила тревожно. В городе то там, то тут появлялись листовки, призывавшие к сплочению рабочих, к революционной борьбе. На заводах вспыхивали стачки и забастовки.
Еще в пансионе Спасский познакомил Сергея со своими товарищами из университета, настроенными весьма революционно. Тогда Сергею не удалось поближе сойтись с этими студентами: они редко бывали у Спасского. Но Сергей их хорошо запомнил.
И вот однажды, возвращаясь из училища, он встретился с одним из них. Тот первый окликнул Сергея:
— Послушайте, вы, кажется, товарищ Спасского?
— Да. И вас хорошо помню.
— А что, Владислав еще не приехал из Уржума?
— Не знаю. Я не видел его там.