Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
— Здорово! — прошептал Лисов.
— Погоди, забуду, — остановил Григорий. — «Он пал со знаменем в руках, под сенью которого рабочий класс несет обновление всему старому миру».
— Очень хорошо! — одобрил Сергей. — Помедленней говорите, не успеваю записывать...
— Хорошо бы о расправе с демонстрантами сказать, — посоветовал Лисов.
— Да, надо, — поддержал Григорий. — Обязательно напиши, что кровь пролита в Петербурге, Москве, Риге. Пиши сам.
Все притихли. Было слышно лишь, как скрипит перо по бумаге.
— Вот
— Хлестко! Так и гвозди! — одобрил Григорий.
— Хорошо бы стихи вставить: «Не плачьте над трупами павших борцов», — предложил Лисов.
— И стихи вставим. Пиши, Сергей!..
Только в полночь листовка была переписана начисто, и Кострикова с Лисовым Григорий отпустил домой.
Томский губернатор Азанчеев-Азанчевский только вернулся из Петербурга. После дороги еще не успел отдохнуть и был в плохом настроении. В столице ему было сказано, что государь весьма недоволен беспорядками в Томске. А чем он был недоволен: самой демонстрацией или тем, что оказались убитые и раненые, разъяснено не было. Губернатор всю дорогу думал над этим и решил, что государь вообще недоволен тем, что происходит в России.
Приказав адъютанту никого не впускать, губернатор удобно развалился в мягком кресле и закурил сигару. Он был грузен и страдал одышкой. Однако никому об этом не говорил и не показывал виду.
Расстегнув жесткий воротник мундира, чтобы легче было дышать, откинул массивную голову на спинку кресла. Черные густые волосы, нависающие брови, пышные усы и большая, в кольцах, борода делали его похожим на древнего ассирийского царя, вызывая у подчиненных страх и трепет.
Высоко пуская дым, губернатор перенесся мыслями в Петербург, в уютную квартирку пикантной соломенной вдовушки.
Вдруг дверь приоткрылась, вошел смущенный адъютант:
— Ваше превосходительство, прошу извинить... к вам настойчиво просятся господин полицмейстер и жандармский полковник.
— Что-нибудь случилось?
— Не имею чести знать. Хотят говорить лично с вами.
«А, черт бы их побрал», — выругался про себя губернатор и сказал:
— Проси!
Тучный полицмейстер и маленький, с нафабренными усиками жандармский полковник, войдя, козырнули:
— Здравия желаем, ваше превосходительство! Честь имеем поздравить с благополучным прибытием.
— Спасибо, господа! Прошу садиться, — официально сказал губернатор, давая понять, что разговор может быть только деловым.
— Позвольте доложить, ваше превосходительство, — начал тучный полицмейстер, — никаких беспорядков и бесчинств за последние дни в городе не про изошло.
— Слава богу! — облегченно вздохнул губернатор, незаметно застегивая под бородой воротник. — Что же вас привело ко
— Позвольте мне, ваше превосходительство, — поднялся поджарый полковник, ущипнув усики.
— Сидите, полковник. Я вас слушаю.
— Честь имею доложить, что, по агентурным сведениям, завтра должны состояться похороны убитого Кононова. Крамольники собираются снова устроить демонстрацию. Уже извещены сотни рабочих, студентов, мещан. Как прикажете поступить, ваше превосходительство?
— А какие меры намерены принять вы? — поморщившись, спросил губернатор.
— Полагаем двинуть отряды полиции и, если позволите, войска. Демонстрация будет разогнана, зачинщики арестованы.
— А покойник брошен на дороге? Так-с? — язвительно спросил губернатор и кашлянул в кулак: — Может быть, снова устроите стрельбу?
— Как прикажете, ваше превосходительство.
— Стрельба по толпе вызвала недовольство государя. Бунтовщиков хватайте дома, а не в толпе. Пусть хоронят, пусть кричат и машут флагами. Приказываю наблюдать, но не чинить никаких препятствий.
Двадцать шестого января, в среду, заводы и фабрики не работали. Днем в условленное время загудели гудки паровозов, им откликнулись басовитыми голосами заводы, фабрики, мастерские. И трехтысячная толпа, высоко неся красный гроб, венки из пихты и цветов и красное знамя, с которым шел на демонстрации Кононов, двинулась на кладбище.
На улицу высыпали горожане — стояли с двух сторон, сняв шапки.
Оркестр, собранный из студентов, играл траурный марш.
Вооруженные дружинники шли за гробом и с боков колонны. Но на улицах не было видно ни одного полицейского, ни одного жандарма. Только сновали, втирались в ряды какие-то шустрые, никому не известные люди.
На кладбище, когда гроб поставили на бровку у вырытой могилы, толпа сгустилась, оттеснив полицейских. На заснеженной плите появился бородатый человек в полушубке и, сжимая в руке треух, заговорил негромко, проникновенно:
— Товарищи! Сегодня мы хороним отважного революционного бойца Осипа Кононова, павшего от рук царских палачей. Он шел впереди демонстрантов со знаменем в руках и погиб, как герой. Мы собрались, чтобы сказать последнее «прости» нашему дорогому товарищу и выразить гневный протест царю-извергу и его наемным убийцам.
Сергей и его друзья, слушая гневные слова оратора, не спускали глаз с полицейских. Те хмуро стояли поодаль.
— Мы не забудем о злодейском убийстве. Мы не простим палачам! — приглушенно, но жестко звучал голос оратора. — Гибель Кононова еще теснее сплотит наши ряды. Пусть каждый, кто готов до победы бороться за рабочее дело, за свободу народа, мысленно поклянется у свежей могилы отомстить палачам! Будьте готовы, друзья, к смертельной схватке с царизмом. Час нашей победы не за горами!