Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
Снег слепил, а у него разбились очки, и он шел по гребню тороса, все время прикрывая глаза. Дул резкий ветер, идти было трудно и до вершины было еще далеко. Но он, наклоняясь и пряча от ветра лицо, шагал бодро, веря, что вершина будет взята.
Вдруг послышался стук, будто бы сразу несколько человек врубались ледорубами в скалу. Сергей открыл глаза и понял: стучали в двери.
— Сейчас, сейчас! — раздался голос хозяйки, потом скрип открываемой двери, тяжелые шаги, голоса.
Сергей быстро оделся, открыл дверь в переднюю,
— Вы Миронов? — строго спросил ротмистр.
— Да, я. Что угодно?
— Обыскать! — взвизгнул ротмистр.
Жандармы быстро ощупали Сергея.
— Оружия нет, ваше благородие.
— Обыскать комнату!
— Позвольте? По какому праву? Где у вас ордер? — Молчать! Лучше соберите теплые вещички. Вы арестованы.
Глава пятнадцатая
Кострикова в черной карете привезли в тюрьму, заперли в одиночке. Над дверью в крохотном окошечке горела лампа, бросая клетчатые тени на пол и голые стены. Из окна с массивной решеткой сочился голубовато-розовый свет. Где-то далеко за горами вставало солнце.
Кострикова слегка знобило и от волнения, и от ночной прохлады. Он стал ходить по камере, чтобы согреться и собраться с мыслями.
Прежде всего вставал вопрос: за что?.. А так как арестовали жандармы, было ясно — по политическим мотивам...
«Странно. Даже очень странно. Если бы меня разыскивали по делу подпольной типографии — нашли бы давно: были тюремные снимки, отпечатки пальцев и прочее.
Очевидно, тут что-то другое... Может, я был под негласным надзором? Может, за мной следили?.. Возможно. Но здесь, во Владикавказе, я был крайне осторожен.
Но вдруг арестовали Серебренниковых? Мало ли какие бывают случаи... Впрочем, они собирались в Москву. Может быть, и уехали. Я давно не был у них...»
Он присел на койку, выпил из чайника воды и снова стал ходить размышляя.
«А вдруг меня сцапали за статьи в «Тереке»? Все-таки резко писал. Особенно в защиту приютских...»
Устав ходить, Сергей присел на койку и стал вспоминать свои статьи о приюте.
«Да, писал я резко. Статья «Наши благотворители» нашумела». Сергей пощипал подбородок, вспоминая. «Во второй статье я еще резче отбрил благотворителей. А ведь среди них есть весьма влиятельные люди. Кто-нибудь пожаловался в жандармерию и — готово! Им ничего не стоит запрятать «неугодного» в тюрьму...»
Совсем рассвело. Узенький луч солнца пробился в камеру, а Костриков все ходил и думал, пытаясь догадаться, за что его «замели», и подготовить себя к отпору.
Вдруг мысли перенеслись к Марусе. Сердце заколотилось сильней. «Только начала складываться жизнь — и вдруг... Бедная, бедная Маруся.
Заскрежетал засов.
— Завтракать! — крикнул надзиратель и поставил на столик миску с похлебкой.
Прошла неделя, а Кострикова не вызывали на допрос и не выпускали на прогулки. На обходе он заявил протест смотрителю.
— Не волнуйтесь, вызовут! — сухо сказал смотритель и, передав заявление сопровождавшему его старшему надзирателю, вышел из камеры.
Сегодня опять не пустили на прогулку. Костриков подошел к двери, застучал кулаками.
— Чего надоть? — через «волчок» спросил надзиратель.
— На прогулку хочу.
— Не приказано выпущать.
— Это незаконно! — крикнул Костриков и забил в дверь каблуком.
— Чего буйствуешь? — послышался грубый голос старшего надзирателя.
— На прогулку прошусь.
— Прогулки отменены. Не до вас! — послышалось в ответ, и щелкнула задвижка «волчка».
Но перед обедом надзиратель сам вошел к Кострикову:
— Получайте передачу.
В хозяйственной сумке оказались фрукты, сахар, колбаса и записка. «Наверное, Серебренниковы», — подумал он и развернул записку. В ней было несколько слов:
«Сережа, дорогой, не волнуйся. Думают, что это недоразумение. Жду. Надеюсь на скорую встречу. Маруся».
Сергей еще раз пробежал записку, и глаза его радостно заблестели.
«Маруся! Как хорошо! Она не испугалась и даже успокаивает меня. Значит, я не одинок. И она по-прежнему со мной».
Сергей выложил гостинцы на кровать, найдя в кармане бумагу и огрызок карандаша, написал несколько бодрых строк и постучал в дверь...
Остаток дня он провел в приподнятом настроении, попросил, чтобы ему принесли из библиотеки что-нибудь почитать, и после ужина сразу же лег спать.
Ночью раздались громкие металлические удары, повторенные эхом. Сергей прислушался. Удары раздавались гулко в пустынном колодце тюремного двоpa.
Он вскочил, накинул одеяло и подошел к окну, привстал на цыпочки и увидел: во дворе устанавливали эшафот...
Сергея словно окунули в ледяную воду. Все тело охватил озноб, он услышал, как дробно стучали зубы. Плотней закутался в одеяло, стараясь не думать о том, что происходило во дворе. Но стук молотков и покрикивания надзирателей не давали отвлечься.
«Я должен взять себя в руки и увидеть все, что там происходит. Я должен научиться побеждать страх».
Он вскочил, свернул тощий матрац, положил его на пол у окна и, встав на него, замер, наблюдая страшное зрелище. Прошел час, а может, и больше. Потрясенный, он сел к столу и записал все, что увидел: