Ради тебя одной
Шрифт:
Дед вернулся к пришедшему в себя Бархоткину.
– Менять тебе надо, парень, работенку, – вздохнул Ивлиев. – На этой долго не проживешь.
Бархоткин внимательно вслушивался в слова деда, безуспешно пытаясь свести взгляд на ивлиевском лице.
– Ты хоть понял, что я сказал? – переспросил дед. Тот согласно кивнул. – Короче, я ухожу. Если хочешь остаться на свободе, тоже сматывайся. Позвони мне в «Беор», оставь сообщение, я помогу тебе устроиться, – вдруг добавил Ивлиев.
Он, нанеся Карлику увечье, никак не мог избавиться от чувства
– Ты понял или нет? Я тебе помогу, если позвонишь. И бросай этот бизнес. Он не для тебя.
Ивлиев встал и, не выпуская «стечкин» из руки – мало ли кто мог прийти на бандитскую явку, – направился к выходу. Аккуратно обошел распластанное тело Скунса. Уже у двери в последний раз обернулся.
Карлик почти не изменил позы. Только теперь в его дрожащей, прыгающей руке был такой же «ижак», как и только что изъятый у Джавада. Василий Федорович, не веря глазам, смотрел в пляшущий ствол.
– Ты что, придурок! Не вздумай! – крикнул он. Но тот, пересиливая предательскую дрожь руки, уже фиксировал цель.
Грянул оглушительный выстрел. Вся маленькая квартирка наполнилась горьким и удушливым пороховым газом.
Бархоткин продолжал сжимать в руке свое табельное оружие, но вместо его левого глаза было противоестественное окровавленное отверстие, пробитое мощной пулей «стечкина». Эта же пуля изрядно порикошетила между бетонных стен комнатенки, прежде чем погасила свою колоссальную энергию.
«Боже ж ты мой!» – только и подумал Ивлиев, закрывая за собой дверь квартиры, в которой провел, может быть, худшую неделю своей жизни. Отвратительно началась, отвратительно продолжалась, отвратительно закончилась…
27. Прохоров, Велегуров, Береславский
Москва
Вепрев сидел напротив своего всемогущего босса, украдкой изучая на его лице следы съедающего того недуга. Но если раньше физическая слабость Жабы пугала Константина, то сейчас чувства были двойственными. Вепрев – живой человек, и ему вовсе не улыбалось идти на смертельный риск по глупой – именно глупой! – прихоти даже самого крутого босса.
Кассеты нет – значит, и реальной опасности нет. А из-за непонятных принципов так безрассудно рисковать! Да, ему, Вепреву, неделю назад, когда он только получил задание разобраться с шустряками-рекламистами, работа тоже не казалась сложной. Но профессионал тем и должен отличаться от уличного хулигана, что ярость не застилает ему глаза.
Акция оказалась обоюдоострой – почему бы не поискать компромисса? Вепрев и сейчас не боится Велегурова и его очкастого шефа. Хотя, скажем так, начинает их всерьез опасаться. И тем не менее он, как профессионал, готов сражаться с кем угодно. Но из-за чего? Было бы из-за чего!
Если бы Жаба
Ладно, Блондин сдох за дело. А за что Прохоров грозил ему? За то, что попытался высказать здравое сомнение в планах Жабы.
И тут до Вепрева вдруг дошло, что, может, логика Прохорова и в самом деле недоступна для него. Ведь Прохоров уже умирает. Он практически полутруп. Эллочка, предвидя недалекое будущее, сказала вчера, что приступы теперь происходят по два-три раза в день. А врач шепнул ей, что осталось недолго. Так что логика Прохорова – это логика умирающего. Но он-то, Вепрев, собирается еще пожить…
Бунтарские мысли прервал тихий клекочущий смех босса.
– Ты, часом, меня не похоронил? – Он уставился на подчиненного веселым глазом. Добродушно колыхались толстые складки на улыбающемся лице. Правда, вмиг похолодевшего Вепрева прохоровской улыбкой не обмануть. Он не забыл, как улыбался Жаба, беседуя в последний раз с Блондином.
– Да что вы, Анатолий Алексеевич! – искренне испугался Константин. – Вам вроде намного лучше! По крайней мере внешне.
Похоже, пронесло. Доброе слово и кошке приятно. Вепрев мысленно протер взмокший лоб, но доставать платок не решился.
– Так что у нас там? – спросил Прохоров, приглашая к деловой части разговора.
– Неважно, – честно сознался подчиненный.
– А что так? – все еще улыбаясь, спросил босс.
– Мы очень недооценили их возможности.
– Валяй. Говори открыто. – Прохоров откинулся на спинку дорогого кресла. И Вепрев вдруг решился:
– Мы неверно их определили психологически. Мы решили, что, удалив Ивлиева, лишим их силового прикрытия, а главное, воли.
– А что получилось? – подбодрил Жаба своего замолчавшего подчиненного.
– На мой взгляд, мы перестарались.
– В каком смысле?
– Мы зажали их в угол. Мы угрожаем отнять у них самое дорогое. Мы практически вынудили их к безрассудному сопротивлению. Помните ориентировку на Велегурова? Он же псих! Его единственная жизненная мотивация – эта девка. Береславский – то же самое.
– Тоже псих? – усмехнулся Прохоров.
– Нет. Но ему тоже не оставили выбора. В итоге он стал таким же отмороженным. А неумение стрелять компенсирует связями и активностью. Дальше продолжать?
– Конечно, – приветливо улыбнулся Прохоров. – Даже Сталин выслушивал всех своих военачальников. Перед тем как принять решение.
«Наградить или расстрелять, – тревожно подумал Вепрев. – Надо быть начеку!» А вслух продолжил:
– С Ивлиевым тоже нескладно получилось.
– Что такое?
– Утром он бежал, – вздохнул Константин. – Бархоткина грохнул. Насмерть. Из «стечкина». Это уже второй «двухсотый», не считая раненых. Хотя, может, оно и к лучшему.
– Почему ты так считаешь?