Радищев
Шрифт:
Некоторые из исследователей Радищева отмечают, что в то же время он не хочет лишить себя последней надежды на встречу с теми, кто был ему дорог. Его страшит мысль о полной гибели: он ищет утешения в вере в бессмертие души — в вере, которая таит в себе надежду на встречу с дорогими сердцу людьми в «ином мире». Это якобы приводит Радищева к явному противоречию с основными, материалистическими принципами его мировоззрения, но это сильнее доводов разума.
«Не удивляйтесь, мои возлюбленные, — говорит он в самом начале своего трактата, — что я мысль мою несу в сторону неведому и устремляюсь в область гаданий, предположений и си стем; вы, вы тому единственною
«Может быть, я заблуждаю, — пишет он, — но блуждание сие меня утешает, подая надежду соединиться с вами…»
Но в советской литературе о Радищеве есть и другой взгляд на вторую половину его трактата, в которой он рассматривает доказательства бессмертия души. Этот взгляд сводится в основном к тому положению, что Радищев приводит доводы за бессмертие души не потому, что он сам соглашается с ними, а с целью показать несостоятельность этих доводов, из которых ни один не имеет фактических доказательств и обоснований Последний взгляд представляется нам более правильным в отношении Радищева, показавшего себя в «Путешествии» беспощадным и мужественным правдолюбцем-материалистом.
В исторической работе Радищева «Сокращенное повествование о приобретении Сибири» есть замечательное рассуждение о русском народе:
«Твердость в предприятиях, неутомимость в исполнении суть качества, отличающие народ Российский… О народ, к величию и славе рожденный, если они обращены в тебе будут на снискание всего того, что соделать может блаженство общественное!»
В этих гордых словах звучит несгибаемая радищевская сила — сила революционного патриотизма.
Характерно, что в «Письме о китайском торге», наряду с вопросами о развитии отечественной промышленности, об улучшении сухопутных и водных путей сообщения, Радищев в первую очередь заботится о материальном благосостоянии крестьян и звероловов, а не о выгодах богатых купцов и коммерц-коллегии.
Но ни на один день, ни на один час не мог Радищев забыть что он пленник, что он должен влачить безрадостную и бесполезную жизнь в глухом сибирском остроге, в пустыне снегов, гор и тайги.
Он отдал всю жизнь служению своему народу, борьбе за его свободу и счастье. И в этой борьбе его не страшили никакие трудности. В Илимске же он был обречен на праздность и вынужденную бездеятельность. Он, всю жизнь стремившийся к тому, чтобы его призыв к борьбе был услышан русским народом, порой чувствовал себя в сибирском остроге беспомощным и одиноким…
Сильнее всего он страдал от безлюдья. Он писал Воронцову, что чем старше становится, тем острее чувствует, что человек — «существо общественное» и создан для того, чтобы жить в обществе себе подобных. Он 'приглядывался к местным жителям и делал вывод, что земледельцы более трудолюбивы, чем охотники.
С грустной иронической усмешкой писал он о том, что, живя в обширных лесах Сибири, он кончит тем, что сделается счастливым человеком «по Руссо» — встанет на четвереньки. Он пишет, как трудно ему бороться со скукой и одиночеством и что он не Геркулес, чтобы выйти победителем из этой борьбы.
«Что будет со мной?» — этот вопрос не раз вставал перед ним. Еще в письме из Тобольска он писал Воронцову, что на лицах живущих здесь людей он читает памятные слова Данте [113] :
Неторопливо шли однообразные дни. И так много было их впереди, что по временам неодолимая тоска и уныние сжимали сердце Радищева. Жизнь становилась в тягость ему.
113
Данте, Алигиери (1265–1321) — великий итальянский поэт и мыслитель, автор поэмы «Божественная комедия».
спрашивал он в печальных стихах, сочиненных в Илимске.
Но в то же время он сознавал неизменную силу своей души, своих убеждений и веры, над которыми были бессильны все испытания, несчастия и беды:
Душа моя во мне, я тот же, что и был!..В начале декабря 1796 года до Илимска докатилась весть о смерти императрицы Екатерины.
«…Часы пробили 12, и вместо нелепости жирной масленицы настает противоположная нелепость сурового поста. Дворец превращается в смирительный дом, везде бьют палкой, бьют кнутом, тройки летят в Сибирь, император марширует, учит эспонтоном [114] . Все безумно, бесчеловечно, неблагородно. Народ попрежнему оттерт, смят, ограблен, дикое своеволие наверху… рабство, дисциплина, молчание…» [115]
114
Эспонтон — небольшая пика, при Екатерине II была на вооружении в гвардии.
115
А. И. Герцен, Полное собо. соч., т. IX, «Предисловие». Изд. ЛИТО Наркомпроса, 1919 г.
Весть о смерти Екатерины пробудила в Радищеве надежду на освобождение. Никогда еще илимский плен не казался ему таким нестерпимо тягостным.
В конце декабря Радищев получил уведомление из Иркутска, что ссылка его кончилась. Павел, ненавидевший все, что делалось и учреждалось при жизни Екатерины, «простил» ее жертву — Радищева.
«…Находящегося в Илимске Александра Радищева оттуда освободить, и жить ему в своих деревнях, предписав начальнику губернии, где он пребывание иметь будет, чтобы наблюдение было за его поведением и перепискою», — гласил рескрипт императора Павла.
Радищев немедленно отправился в Иркутск и 25 января получил деньги на дорогу.
Решили ехать не мешкая. Даже сильные морозы не могли задержать Радищева в Илимске. Ни одного дня не хотел он подарить Илимскому острогу, отнявшему у него пять лет жизни.
И вот настал день, когда Радищев мог записать в своем дневнике;
«1797 г., февраля 20.
…Распродав или раздав все в Илимске, на что употребил я 10 дней, мы выехали при стечении всех почти илимских жителей в 3 часа пополудни… О, колико возрадовалось сердце наше…»