Радиус взрыва неизвестен

Асанов Николай Александрович

К сожалению, газета не доставила ему большого удовольствия. В ней было много перепечаток из центральных газет, на третьей полосе стояла сугубо научная статья «Будет ли конец мира?», затем шли телеграммы ТАСС, и только один уголок на четвертой полосе был отведен жизни самого города и области. Такое количество строк об этом городе и области в иной день можно было прочитать и в «Правде».

«Ничего, мы все это переделаем!» — бодро подумал Чащин и направился дальше.

Он вышел на площадь и вдруг покачнулся, хватаясь за подвернувшееся под руку дерево. На мгновение ему показалось, что небо стремительно рушится ему под ноги, а сам он падает головой вперед, прямо в мировое пространство.

Только уцепившись за дерево, он убедился, что земля по-прежнему неподвижна, а то, что голубеет далеко внизу, под откосом, и есть море, похожее в своей бесконечности на небо. Окончательно уверившись в своей полной безопасности и облегченно вздохнув, Чащин подошел к самому береговому откосу и внимательно оглядел нового знакомца. Море было так огромно и непостижимо, что Чащин долго ничего не видел, кроме него, и только значительно позже разобрал, что под ногами, у самой береговой кромки, прилепился маленький порт, в котором стояли рыбацкие суда, рейсовые теплоходы и грузовозы. Но как все это было мелко и незначительно по сравнению с морем!

В воздухе остро пахло солью, пряностями, цветами, рыбой. Приморская улица, освещенная двойным светом: и солнца и отблеском моря, — показалась такой приветливой, что Чащин сразу и бесповоротно влюбился в этот город. Если бы ему сейчас сказали, что жить и работать ему придется в другом месте, он был бы огорчен этим так же, как влюбленный отказом любимой… И с легким замиранием сердца Чащин направился к старому зданию с колоннами, в котором находился областной комитет партии.

Принял Чащина инструктор отдела Запорожцев, пожилой человек с коричневым, словно продубленным лицом рыбака; на лице Запорожцева было столько мелких морщинок, что казалось, на него наброшена прозрачная рыболовная сетка из нейлоновых ниток.

Запорожцев, едва взглянув на взволнованное лицо молодого человека, улыбнулся и спросил:

— Ну как, понравилось?

По этой улыбке, по мечтательности, вдруг прозвучавшей в голосе Запорожцева, Чащин понял, что тот говорит о море. Да, только любовь может вызвать этот свет в глазах и нежность в голосе. И молодой журналист откровенно сказал:

— Понравилось! И город понравился!

— Вот и хорошо. Легче будет жить и работать.

Затем лицо Запорожцева стало тверже, черты его обрисовались резче, он взял документы Чащина. И молодой журналист сразу подтянулся. Начинался деловой разговор.

— Ну что ж, направим вас в областную газету, — сказал Запорожцев. — Это хорошо, что вы комсомолец. Молодость всегда отзывчива на добрые дела. А все остальное будет зависеть от того, как вы станете трудиться. Крупными предприятиями город наш, к сожалению, не богат. Порт, как вы сами видели, маленький. Есть еще судоремонтный завод, десяток предприятий местной промышленности, вагонный завод, лакокрасочная фабрика, завод строительных деталей. Ну, со всеми этими предприятиями вы сами познакомитесь. Теперь, после создания совнархоза, ставим вопрос о развитии химической промышленности — проект уже обсуждается. А вот учреждений у нас многовато: размножаются и почкованием и черенкованием. Надеялись мы, что совнархоз укротит немножко административные аппетиты разных главков и трестов, но пока что результатов мало. Развели такие формы отчетности, что сколько ни посади людей за столы, все равно эти сто тысяч бумажных простыней не заполнишь, а поспорить, нужны ли кому-нибудь эти формы или нет, никто не хочет… Конечно, проще штаты увеличить, чем против какого-нибудь начальника пойти…

Чащин почувствовал в голосе Запорожцева сдержанную злость. Да, конечно, Запорожцев прав. И, как всякий увлекающийся человек, мгновенно представил, как начнет борьбу за сокращение штатов.

Вот он приходит

в некое учреждение, оглядывает его орлиным взглядом и сразу видит, что его можно ликвидировать. Пишет статью, и над сим неведомым учреждением словно бомба взрывается. Чиновники выползают из своих кабинетов, жмурятся на солнце, и их охватывает испуг. Как они ухитрились годы просидеть в своих кабинетах и не сделать ничего полезного? И они тотчас же идут на производство, чтобы принести пользу обществу.

Запорожцев, посмотрев на журналиста, тонко усмехнулся. Чащин поторопился сжать расплывшиеся в самодовольной улыбке губы. Запорожцев сказал:

— Дрова ломать, конечно, не следует. Жаль вот, что самого редактора нет: он в отпуске. Но будем надеяться, что старшие товарищи вам помогут. Возьмем хотя бы секретаря редакции Бой-Ударова. Он с первого дня революции в печати. Правда, есть среди журналистов и бездельники. Давно бы пора от них освободиться, да кадров маловато…

— А кто замещает редактора? — осторожно спросил Чащин. Он уже начал понимать, что на быстрые реформы тут надежды мало. Ну что же, и Москва не сразу строилась! Важно то, что он уже сегодня приступит к работе.

— Заместителем работает Иван Иванович Коночкин. Его тоже недавно перевели в газету. Впрочем, он у вас временно. Как только пришлют человека со стажем, Коночкин вернется на старую работу. Он уже и сам заговаривал об этом… — И, словно спохватившись, что не стоит рассказывать подчиненному о его начальнике, умолк.

Получив из рук Запорожцева направление, Чащин заторопился в редакцию. Давешние щиты под сенью платанов уже не казались ему тусклыми, сама газета внезапно приобрела новый интерес. Впрочем, он не остановился перед нею, памятуя о том, что ему еще предстоит все это переделать.

На втором этаже у раскрытых настежь дверей фотолаборатории его подкарауливал Гущин. Завидев приятеля, он схватил его за руку и втащил в свой закуток, в котором пахло кислотами, а всевозможные увеличители и осветительные аппараты выглядели, как марсианские орудия.

— Ну как? — свистящим шепотом спросил Гущин.

— Полный порядок! — восторженно воскликнул Чащин. — Можешь выписывать зарплату! С этого часа я сотрудник редакции!

— А у Коночкина был?

— Когда же?

— Вот я и говорю: «Не говори „гоп!“, пока не перескочишь!» — зловещим голосом заметил Гущин.

— Ну, это уже неважно! — сказал Чащин, но фоторепортер заметил, что живости в его голосе поубавилось.

— Пойдем, я тебя провожу! — сказал Гущин, уже сожалея, что припугнул своего огненного и по окраске и по темпераменту друга.

Они медленно пошли по коридору мимо множества открытых дверей, за которыми, казалось, никто не работал. Слышались обрывки старых анекдотов. Кто-то умеренно-строгим голосом диктовал статью машинистке — Чащин уловил, что речь шла о повышении добычи угля, отсутствовавшего в области, и понял: передиктовывали очередную передовицу из центральной газеты; из комнаты телеграфиста шел сотрудник с пучком тассовских телеграмм. Отдел местной жизни и партийный отдел оказались на замке, и Гущин пояснил, что все сотрудники этих отделов отправлены на посевную.

— А почему же в газете нет материалов о посевной? Не пишут, что ли?

— Писать-то пишут, — сказал Гущин. — Только Иван Иванович еще не решил, стоит ли печатать положительный материал о Мазурецком районе, где с подготовкой к севу было плохо, и можно ли печатать критический материал о Зареченском районе, где как раз с подготовкой все обстояло отлично.

— Когда же он это решит?

— А вот пройдет совещание по севу в обкоме, он и решит, — сухо ответил Гущин и остановился: — Пришли! Ни пуха тебе ни пера! — снова повторил он свое присловье.