Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
Чащин сердито оттолкнул суеверного приятеля.
Его уже начали раздражать эти намеки на особые качества заместителя редактора. Гущин упоминал имя Коночкина просто как заклинание! Конечно, если Коночкин новичок в газетном деле, у него могут быть известные недостатки. Но нельзя же заслонять этими недостатками всего человека! И Чащин решительно открыл дверь.
Над большим столом поднялась голая, как бильярдный шар, голова. Два круглых, похожих на пароходные иллюминаторы, стекла уставились в Чащина. Глаза за стеклами были неразличимы: вот уж воистину стекла,
Молодой журналист положил на стол сопроводительные документы и назвал фамилию. Иван Иванович Коночкин привстал, протянул руку и тут же отдернул, словно обжегся о горячую ладонь Чащина.
— Садитесь, — сказал он и сел сам, опустившись в кресло так низко, что только бильярдный шар да стеклянные иллюминаторы остались на поверхности. — Где работали?
Чащин торопливо перечислил газеты, в которых проходил производственную практику, и со страхом подумал, как жалко выглядит это перечисление. Иван Иванович, видно, подумал о том же, так как недовольно проворчал:
— Да вы еще совсем младенец! А небось думаете удивить мир своими статьями.
Это неверие в скрытые силы до того обидело Чашина, что он невольно напомнил:
— Вы ведь, Иван Иванович, тоже недавно работаете в газете…
Коночкин склонил свой бильярдный шар к плечу и пронзительно взглянул на Чащина.
— У меня, молодой человек, совсем другие функции. Я контролирую и руковожу! — холодно сказал он. — А знание людей дается только жизненным опытом. Вот вы, например, я вижу, уже успели перепланировать всю газету. Местный материал, решили вы, лучше вынести на первую страницу, а на второй странице присмотрели место для своих творений? Так ведь?
Это мгновенное проникновение в самые тайные мысли было столь поразительно, что Чащин даже вспотел. Впрочем, Иван Иванович как будто не заметил его волнения. Вынырнув из таинственной глубины, в которой он покоился за столом, он написал что-то на документах Чащина и сказал:
— Ну вот, приказ будет отдан сегодняшним числом, так что считайте себя на работе. Сообщите секретарю редакции товарищу Бой-Ударову, что вы наш новый сотрудник. С остальными товарищами познакомитесь по ходу дела.
Чащин почтительно склонился к столу, чтобы выразить заветнейшую свою мечту, но Иван Иванович снова самым таинственным образом проник в его мысли и не дал сказать ни слова:
— И не думайте! К фельетонам вас никто не подпустит! Очерки пока будут писать тоже другие! Идите в отдел писем!
Эта удивительная проницательность совсем сразила Чащина. Он так и не сказал речи, которую готовил с того самого дня, как получил диплом, — почти полгода! А сколько в ней было отшлифованных образов, риторических приемов, метафор и сравнений! Вместо этого молодой человек вышел, пятясь чуть ли не задом, во всяком случае, боком, чтобы не потерять из виду этого кудесника, вновь нырнувшего в
Гущин все стоял за дверями. Увидев лицо своего приятеля, он всплеснул коротенькими ручками и воскликнул;
— Отдел писем? Я так и знал! И о фельетонах сказал? И об очерках? О том, что все это будут делать другие?
— Сказал! — мрачно подтвердил Чащин.
— А ты и раскис?
— Как видишь!
— Ах я, дурак, забыл тебя подготовить! Он же это каждому говорит!
— Теперь уже поздно! — грустно ответил Чащин.
— Ну ничего, — попытался утешить его Гущин. — В отделе писем тоже попадаются интересные материалы. А потом приедет редактор, поговоришь с ним…
— Когда он еще приедет!
— Когда-нибудь да приедет, — утешил Гущин. — Ну, пошли, что ли?
В это время открылась дверь кабинета, и Коночкин появился в ней, как в раме собственного портрета. В руке он держал пачку бумаг.
— Редактора ждать не к чему, — категорически, как и все, что он произносил, сказал Коночкин. — Вы уже пятнадцать минут состоите сотрудником редакции, а что вы сделали за это время? Или я один должен работать за всех? Вот сделайте обзорный материал по этим письмам. Пятьдесят строк. Без «я», без «мы», без природы! Ясно?
— Слушаю! — ответил Чащин. Он уже не мог скрыть своего страха перед провиденциальными способностями заместителя редактора, и тому это, кажется, польстило. Схватив письма, Федя кинулся в тот темный угол коридора, где еще в начале знакомства с редакцией заприметил вывеску «Отдел писем». Остановился он только у двери. Тут его и нагнал Гущин, саркастически прошипевший:
— Так. Значит, будешь писать очерки, фельетоны и терзающие душу статьи? Эх, ты!.. Ты бы еще бегом побежал!
Федя понял, что приятель мстит ему за то, что поверил было в некую особенную судьбу его, Чащина.
Гущин посмотрел на приятеля, махнул рукой и ушел.
Чащин шагнул в темную комнату отдела.
3
Товарищ Бой-Ударов тоже не очень понравился Чащину. Он, не стесняясь, вызвал нового сотрудника телефонным звонком, словно курьера.
Чащин увидел перед собой худого человека с седыми кудрями, падающими чуть не на плечи. Бой-Ударов перелистал его документы — Чащину вдруг стало стыдно, что их еще так мало, — взглянул на него глубоко посаженными серо-стальными глазами и спросил:
— Ну-с, какое у вас призвание? Исполнитель? Организатор?
Чащин недоуменно уставился на него, после чего Бой-Ударов пожал плечами и сказал словно про себя:
— Реагаж слабый. Придется учить.
Лицо его поскучнело, он придвинул к себе ворох гранок и, чиркая там и тут красным карандашом, заговорил:
— Во всякой рукописи главное — краткость и мысль. Газетчик не имеет права уподоблять себя Льву Толстому! Вот видите, автор этой корреспонденции совершил ошибку именно такого рода…