Радость моя! Истории о простом человеческом счастье
Шрифт:
– Господа, – сказал он, остановившись в дверях каюты, – кто позволил себе сейчас пробраться в мою каюту? Отвечайте!
Мы молчали, изумленные, недоуменно переглядываясь.
– Кто? Кто был там сейчас? – грозно повторял он и, вероятно, увидев недоумение на наших лицах, быстро повернулся и ушел наверх. Там грозно зазвучал его голос. Не успели мы опомниться, как нам приказано было явиться наверх. Наверху выстроилась вся команда. Оба боцмана были расстроены и встревожены.
– Кто был у меня в каюте? Кто позволил себе эту дерзкую шутку? – грозно кричал капитан. Общее молчание и изумление были ему ответом. Тогда капитан рассказал нам, что только он прилег в каюте, как слышит в полузабытьи чьи-то слова: «Держи зюйд-вест ради спасения человеческих
– Держите зюйд-вест и поставьте хорошего часового на мачту! – услышали мы приказание капитана боцману. Сердца наши бились тревожно. Что-то будет? Неужели это шутка, насмешка? Но кто мог подшутить так? Рано утром мы все по обыкновению были на ногах и толпились на палубе. Рулевой молча указал капитану на видневшийся вдали черный предмет. Мы шли всю ночь; утро было серенькое, дождливое. За туманом даль была не видна. Капитан долго смотрел в подзорную трубу, подозвал боцмана и что-то тихо сказал ему. Когда капитан повернулся к нам, лицо его было бледнее обыкновенного. Через полтора часа мы увидели невооруженным глазом, что черный предмет был чем-то вроде плота, и на нем – две лежащие человеческие фигуры. Спустили лодку. Боцман сам отправился за несчастными. Волны заливали плот, еще немного – и было бы поздно. Живы ли были люди на плоту? После получасовой борьбы с ветром и волнами боцман привез несчастных. То были молодой матрос и ребенок, оба без чувств, с искривленными судорогой лицами, окоченевшие, почти мертвые.
Какая суматоха поднялась на корабле! Все мы, начиная с капитана и кончая последним матросом, старались что-нибудь сделать для несчастных. Их таинственное спасение поразило нас всех; они казались нам посланниками Провидения.
Капитан, как самая нежная мать, хлопотал около ребенка. Только через два часа матрос пришел в себя и заплакал от радости. Ребенок крепко спал, укутанный и согретый.
– Господи! Благодарю Тебя! – воскликнул матрос, простой, симпатичный парень. – Видно, матушкина молитва до Бога дошла!
Мы все обступили его, и он рассказал нам печальную повесть корабля, разбившегося о подводные камни и затонувшего. Народу было немного, некоторые успели спастись в лодке, остальные утонули. Он уцелел каким-то чудом на оставшейся части корабля. Ребенок был чужой, но дитя ухватилось за него в минуту опасности, и спаслись они вместе.
– Матушка, видно, молится за меня! – говорил матрос, благоговейно крестясь и глядя на небо. – Ее молитва спасла меня! Испугался я очень, как еще в памяти был, да еще ребенок-то ухватился за меня – не бросить же его; окоченел, иззяб, водой заливает… Дитя плачет… И начал я молиться… А потом последнее, что помню: смерть пришла, и закричал: «Матушка родимая, помолись за меня! Помолись Господу!» Видно, горячо молилась она за меня. Вот в кармане и письмо ее ношу при себе… Спасибо родимой моей!
И он вынул письмо, написанное слабой рукой простой, малограмотной женщины. Мы перечитали его несколько раз, и оно произвело на нас сильнейшее впечатление. Последние строки его помню и сейчас: «Спасибо, сынок, за твою память да ласку, что не забываешь старуху-мать. Бог не оставит тебя! Я день и ночь молюсь за тебя, сынок, а материнская молитва доходит к Богу. Молись и ты, сынок, и будь здоров и не забывай твою старуху-мать, которая молится за тебя. Сердце мое всегда с тобой, чую им все твои горести и беды и молюсь за тебя! Да благословит тебя Господь и да спасет и сохранит тебя мне!»
Матрос,
Дивны пути Провидения! Велика сила материнской молитвы! Много есть на свете таинственного, необъяснимого, непонятного слабому уму.
Живой мертвец
Возвращаясь из Нижнего Новгорода в Москву по железной дороге, я заметил в уголке вокзала Владимирской станции монаха, внимательно читающего книжку, видимо, молитвенник. Вид старца показался мне замечательным: седые волосы и белая как снег борода как будто противоречили юношескому взгляду больших черных глаз. Когда он окончил чтение и закрыл книгу, я подошел к нему и из разговора узнал, что он иеромонах Г., едет в Петербург по делам своей обители, что он монашествует уже более тридцати лет, а прежней мирской жизни был офицером лейб-гвардии.
– Как это случилось, – спросил я, – что вы из офицеров решили сделаться монахом? Верно, в вашей жизни произошло что-нибудь необыкновенное?
– Охотно передал бы я вам, – сказал Г., – повесть о моей жизни или, лучше сказать, о милости Божией, посетившей меня грешного, но рассказ длинен. Скоро прозвонит звонок, и нам придется расстаться: ведь мы в разных вагонах.
Я пересел к моему собеседнику в вагон. К счастью, там не было никого, кроме нас, и он рассказал следующее.
– Грустно и стыдно вспоминать мне прошлое, – так начал отец Г. – Я родился в знатном и богатом семействе: отец мой был генерал, а мать – урожденная княжна. Мне было семь лет, когда отец мой умер от раны, полученной в Лейпцигском сражении; мать умерла еще прежде.
Круглым сиротою поступил я на воспитание моей бабушки, княгини К. В ее доме приискали мне наставника француза, ревностного республиканца, бежавшего в Россию от гильотины. Этот самозванец-философ не имел ни малейшего понятия о Боге, о бессмертии души, о нравственных обязанностях человека. Чему я мог научиться у такого наставника? Говорить по-французски с парижским произношением, мастерски танцевать, хорошо держать себя в обществе, обо всем прочем страшно сейчас и думать… Бабушка, старинная дама высшего круга, и другие любовались ловким мальчиком, но никто из них не подозревал, сколько гнусного разврата и всякой преждевременной мерзости скрывалось под красивой наружной оболочкой. Когда минуло мне восемнадцать лет, я был уже юнкером в гвардейском полку и помещиком двух тысяч душ, под попечительством дяди, который был мастером мотать деньги и меня обучил этому нетрудному искусству. Скоро я сделался корнетом в том же полку. Года через два я был помолвлен с княжной М., одной из первых красавиц того времени.
Приближался день, назначенный для свадьбы. Но промысел Божий готовил мне другую участь: видно, что над моей бедной душой сжалился Господь. За несколько дней до предполагаемого брака я возвращался из дворцового караула. День был прекрасный. Я отпустил своего рысака и пошел пешком по Невскому проспекту. Мне было скучно, какая-то необыкновенная тоска стесняла грудь, какое-то мрачное предчувствие тяготило душу. Проходя мимо Казанского собора, я зашел туда: впервые отроду мне захотелось помолиться в церкви. Сам не знаю, как это случилось, но помолился я усердно перед чудотворною иконою Божьей Матери, молился об удалении от какой-то неведомой опасности, о брачном счастье.
При выходе из собора остановила меня женщина в рубище, с грудным ребенком на руках и просила подаяния. До тех пор я был безжалостен к нищим, но на этот раз мне стало жалко бедной женщины, я дал ей денег и промолвил:
– Помолись обо мне.
Идучи далее, я стал чувствовать себя дурно, меня бросало то в жар, то в холод, мысли путались. Едва дошедши до квартиры, я упал без памяти, к ужасу моего верного Степана, который находился при мне с детства и часто (но, увы, безуспешно) предостерегал меня от многих дурных поступков.