Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Каллаган Морли

— Дает почувствовать, что он личность, а?

— Может, так оно и есть.

За одним из столиков сидели танцовщица из мюзик-холла и преуспевающий обувной коммерсант Хендерсон, полный, самоуверенный, с большим покатым лбом. Он пригласил Кипа подсесть к ним:

— Выпейте с нами, мистер Кейли.

— Чуть позже, если удастся.

— Моя фамилия Хендерсон. «Туфли Хендерсона». Слышали о нашей новинке?

— Наверняка это отличная модель.

— Туфли на научной основе. Артритом не болели?

— Никогда в жизни.

— Если заболеете, обращайтесь к нам.

А я, знаете, сидел, наблюдал за вами, и мне очень захотелось спросить…

— Пожалуйста, мистер Хендерсон, — сказал Кип, делая вид, что его очень интересует и обувь, и их краткая беседа.

— Видите ли, я вот что хотел узнать… не возникает ли у вас иногда желания пойти и ограбить банк?

— Это у него чисто научный интерес, — лукаво подмигнув, добавила его дама.

— Вы думаете: так же как мальчонке не терпится взорвать петарду? — подсказал Кип. — Нет, сэр, у меня теперь другие хлопушки, и они тоже все время взрываются: хлоп! хлоп! Стоит мне только на улице показаться.

Кругом засмеялись. У гостей поднималось настроение. Все выглядело так, словно люди играют в бесхитростную детскую игру. Кипу хотелось, чтобы всем было хорошо, приятно. Очаровательная дама с пепельными волосами и улыбчивым лицом подозвала его к себе. Это мисс Тэйлор, врач-косметолог. Кип был не прочь посидеть с ней.

— Вы, наверно, думаете, какие мы все дурачки, правда? — спросила она.

— Ну что вы, мадам, с чего бы мне так думать? — возразил Кип.

Она выглядела слегка смущенной, и это придавало ей особую прелесть. Водя тонким пальцем по лакированному ноготку на левой руке и устремив на Кипа черные глаза, она сказала:

— Знаете, это просто глупое любопытство. Надо сказать — ужасное качество. Оно завладевает вами постепенно. Я страшно любопытна и задаю самые бесстыжие вопросы.

— Без любопытства не обойдешься. Я, пожалуй, так бы и остался бандитом, если б не любопытство. Если б оно не заставило меня задуматься над уймой разных вопросов.

— Я все никак не могу понять, почему вы никогда никого не убивали?

— Право, мадам, я что-то об этом специально не задумывался.

— Неужели вам никогда не хотелось кого-нибудь убить?

— Ну а вам разве хотелось?

Она засмеялась и сказала:

— Еще бы! У меня ужасный характер, просто ужасный. И я всю жизнь включаю тормоз. А вы были вольной птицей, и не было у вас никаких тормозов, и все же предпочли сдаться, лишь бы не убивать. Почему?

Оглядев полный зал, он проговорил задумчиво:

— Наверно, оттого что людей любил. По-моему, я всегда их любил, самых разных. Вот и все, что могу сказать.

— Ах, какая наивность. Даже смешно слышать это от вас в таком месте.

— Наивно, ну и пусть, — сказал он без улыбки. — У меня было время поразмыслить о том о сем. Я вот как думаю, милая леди: человек, пока он ребенок, очень наивно на все смотрит, верно? И мир для него в новинку. Ну а потом он узнает, что все в этом мире не так как надо. И, дескать, ничего тут не поделаешь. Большинство людей на том и останавливается. Но ведь человек должен идти дальше, перешагнуть эту премудрость, которой набрался

по дешевке. А уж когда он всерьез ума наберется, то будет оценивать мир по большой мерке и увидит его опять заново, по-ребячьи наивно. Понятно я говорю?

11

Но чей-то голос звал его: Кип! Эй, Кип! — голос из прошлого. Он медленно поднялся, извинившись перед собеседницей. Через несколько столиков от него сидел коротышка Джо Фоули — вор, специалист по мехам, с которым в тюрьме они работали в сапожной мастерской. Рядом с Джо сидел лысый, коренастый Айк Керман, взломщик.

Подходя к их столику, Кип услышал знакомый смешок, точно такой же, каким Фоули проводил его, когда они расставались пять лет назад. Толстые стекла его очков поблескивали, отражая яркий свет ламп. Привычным движением он отбросил со лба черные падавшие на глаза пряди волос. Оба они выглядели карикатурно в смокингах, взятых напрокат. Плечи Фоули усыпала перхоть. Он был единственным среди арестантов, кто не имел какого-то особого порока. Луи, например, кроткий, тихий верзила-негр, совсем зверел при виде маленьких девочек; Крошка Лайми, вполне нормальный во всем остальном, обожал трупы. Фоули был натурой цельной, гордой и всегда оставался самим собой.

— Привет, браток, это ты здорово сработал.

— Что сработал?

— То, что начал там, где мы вместе куковали.

— Что именно?

— Давай не будем… Со мной можешь эти штучки отставить. — И Фоули опять захихикал.

Они молча смотрели друг на друга. Возражать Фоули было бесполезно. В тюрьме, пять лет назад, всякий раз, когда Фоули слышал, как Кип советовал парню из новичков взяться за ум, он крутил пальцем возле виска, жестом показывая, что все это чушь.

— Ну, Кип, ты даешь! — шепнул Керман. Он был потрясен. — Да тут монеты навалом. Вот это прицел!

— А что на прицеле? — спросил Кипа Фоули.

— Что видишь… — улыбнулся Кип.

— Скажешь — впустую здесь красуешься? Золотой рыбкой, чтобы эти рожи позабавить? — замурлыкал Фоули своим тихим баюкающим голоском. Он осклабился, открыв гнилые нижние зубы. — Ведь ты у нас, братец, чудо, истинный талант! — Его смуглое лицо сияло восхищением. — Весь город у тебя на блюдечке. Какие дела можно провернуть с тобой на пару!

— Не будь болваном, Джо, — со смехом оборвал его Кип.

— Это я болван? Хватит тебе зубы скалить, тупое твое рыло! Любимчик города, а? Может, жирная старуха-миллионерша тебя тонким манерам обучает? Ты что делать собираешься? Начнешь молитвы читать перед этими толстосумами?

Теперь Фоули злобно тявкал, а Кип молча смотрел на его дергающееся, желчное лицо. У Кермана лицо совсем другое. Керман тупица. Почти неграмотный, он вырос в исправительных колониях. Фоули — уроженец Чикаго, из бедной ирландской семьи, получил кое-какое образование, но это лишь еще больше отдалило его от родных. И он их возненавидел, считал невеждами, презирал их предрассудки, устои, веру, которая, как ему казалось, наложила на него свой отпечаток. Ненавидел он и людей состоятельных, хорошо воспитанных, потому что не мог сам стать таким.