Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
— Соберется небольшая компания. Фрак, белый галстук, договорились?
— Отлично. Значит, пока никаких новостей насчет работы в комиссии?
— Вот завтра об этом и потолкуем.
И Кип вернулся к Джулии. Порывисто, почти по-юношески, он сжал ее локоть и сказал:
— Это сенатор. Завтра мы с ним все уладим. Пойдемте, я провожу вас домой.
Он замер, видя, что она медлит с ответом. Но не убрал руки и привлек ее к себе.
— Хорошо, идемте, — сказала Джулия.
Он надел пальто и шляпу. У гостиницы группками толпился народ. Была суббота — один из тех снежных зимних вечеров, когда все видится мягким,
— Привет, Кип!
— Привет! Здравствуйте! — отвечал он.
Он крепко прижимал к себе локоть Джулии, ощущал ее воодушевление, ее веру в него. Это было так радостно. Он рассказал ей, что мечтает стать как бы посредником между двумя мирами — между отверженными и людьми добропорядочными. Заметив, что у нее развязался шнурок, он, не переставая говорить и смотреть ей в лицо, опустился прямо в снег на одно колено и пытался его завязать.
— Думаете, я в гостинице просто так прохлаждаюсь? — говорил он. — Ведь уже многие из бывших арестантов приходят ко мне за советом, а я стараюсь замолвить за них словечко в полиции. Понятно?
— Ой! — вскрикнула Джулия. — Слишком туго!
Стоя на колене, он держал в руке ее ножку и вдруг поднял глаза и спросил:
— Ну, а вы?
— Что я?
— Вы откуда родом?
— Немножко из деревни, немножко из города…
— Хватит меня морочить.
— Часть года мой отец жил в Пенсильвании близ Делавэра. Он был строительным подрядчиком. А мать потом за аптекаря вышла и жила в Буффало.
— Как же вы очутились здесь?
— А я сбежала.
— Почему?
С тех пор как родители развелись — тогда ей было восемь лет, — она стала лишней в обеих семьях. Там появились другие дети. Однажды, когда мать приехала за ней в Пенсильванию, она случайно услышала, как родители из-за нее ссорились, и поняла, что, по сути дела, никому не нужна. Просто один забирал ее к себе назло другому.
Он посмотрел на нее и сказал, покачав головой:
— Ослепли они, что ли… — Брюки на колене промокли. Он завязал шнурок послабее и поднялся, стряхивая с колена снег. — Продолжайте, почему вы молчите?
— Той же ночью я убежала из дому, но меня вернули. Я прожила там еще несколько лет, но все время мне было так одиноко. Бывало, поднимусь на гору и смотрю на Джерсийские холмы за Делавэром и воображаю, что там другая страна. И еще я любила нацепить на себя что-нибудь из старья, изображая знаменитых женщин, про которых читала. Потом я уехала, решила стать фотомоделью. Но я была совсем зеленой, а значит, легкой добычей для агентов рекламы, для тех, кто не скупится на посулы.
— Вас никогда не тянет домой?
— Родные пишут, иногда и я им пишу, но бывает такое чувство, будто пишешь мертвым. Наверно, семья у нас непутевая: каждый портит себе жизнь как может. И до чего это замечательно, что вы сумели сделать так, чтоб жизнь ваша что-то значила. Это настоящее геройство.
Они брели дальше по заснеженному городу. Он был до глубины души тронут желанием Джулии быть как-то причастной к его жизни. Они пришли к ней, и, пока она снимала пальто и шляпу, он сел на зеленый диван. Она предложила поджарить яичницу и приготовить кофе. Ей явно не хотелось, чтобы он ушел. Он смотрел, как она надевает белый фартучек, как разбивает яйца над сковородой, достает из буфета чашки, потом поднялся и подошел к плите.
— Что это вы?
— Да вот… Подумал: как тут у вас по-домашнему, не то что в гостинице.
Скворчащая на сковородке яичница, и звон посуды, и белый ее фартучек напомнили ему, как тосковал он в тюрьме по простой обыденной жизни. В этой квартирке у него появилось ощущение дома. Будто он нашел что-то невиданное, прекрасное, такое, что хотелось унести с собой. Она принялась нарезать хлеб, а он подошел к ней сзади и тихо стоял, глядя на ее затылок с черными завитками волос. Медленно, робко он протянул руки, чтобы нежно коснуться ее. И в этот миг она повернулась. Глаза ее широко раскрылись. Она вся напряглась. Отпрянув, прижалась спиной к краю стола и смотрела на него, полуоткрыв рот.
— Что с вами? — спросил он слегка обиженно.
— Ничего.
— Какое у вас лицо!.. Глаза горят, дрожите. Вы меня боитесь?
— Нет, — прошептала она. — Сама не знаю, что со мной. — Она смотрела на него с таким выражением, словно он дарил ей то, о чем она мечтала, — чудесную, полную удивительных приключений жизнь. — Просто я чувствую, как вы для меня все открываете.
— Сделать такое для любого человека — великая радость.
Это чувство — будто мир раскрывается для него, раскрывается почти так же широко, как сулила мечта о работе в Комиссии по досрочному освобождению заключенных, — пришло к нему, когда он стоял у плиты рядом с Джулией.
Он пошел в универсальный магазин Хендерсона, где позавтракал, издали наблюдая, как Джулия ходит между столиками, демонстрируя платье из белого крепа. Она его не видела. Мысли о ней не покидали его и вечером, когда он во фраке торопливо сбегал по лестнице в вестибюль. Там его окликнул Дженкинс:
— Эй, сэр, погодите, сбавьте скорость!
— Я спешу.
— Куда ты летишь, черт подери? Публика уходит, если тебя нет.
— Нельзя же, чтобы зал был всегда набит битком.
— Почему больше не видно сенатора и его друзей?
— Он уезжал в санаторий, от запоя лечиться. Сегодня я у него буду.
— А мне, по-твоему, что — от его приемов прибыль идет?
— Тут дело важное! Насчет Комиссии по досрочному освобождению.
— Вот уж не моя забота. Сказано — оставайся, развлеки хоть тех, кто есть… от нечего делать, — сварливо бросил Дженкинс.
Однако Кипу, поглощенному своими делами, было не до Дженкинса. Он взял такси и по дороге заехал к Джулии. Не застав ее дома, решил подождать и вскоре увидел, как она медленно, в распахнутом пальто, идет по улице. Он кинулся к ней бегом, обнял, потащил к такси.
— Я не мог не повидать тебя, девочка. Едем, проводишь меня к сенатору.
— Ой, погоди, шляпу мне сдвинул.
— А тебе и так к лицу.
— Дай дух перевести, — смеялась Джулия, — мчимся, будто на поезд опаздываем.
— А куда едем?
— До конечной станции…
— И на большой скорости.
— Позвони мне, как что-нибудь выяснится.
— А вдруг ты уже спать ляжешь, девочка.
— Я буду ждать, радио послушаю. Обещай, что позвонишь! Прошу тебя!
Он смотрел в ее поднятое к нему лицо, благодарно, с благоговением ощущая, как страстно хочет она быть причастной к его жизни.