Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
Он облокотился на стол, положил голову на скрещенные руки, готовый молить бога, чтобы все обошлось, и тут же себя за это выругал. Голова его пылала. Перед глазами все слилось. Ему мерещилось, будто он быстрым шагом идет по улице к жилью Джо Фоули над кафе, поднимается по длинной узкой лестнице, стучит в дверь и толчком ее открывает. Фоули лежит на постели в носках и курит. В пальцах его зажата сигарета, с нее на коврик осыпалась кучка пепла. «Откуда ты знал, что я дома?» — лениво мурлычет Фоули. «Знал, что ты меня ждешь». — «Сейчас пойдем, только шляпу возьму». Фоули
Беззвучное рыдание сдавило Кипу горло. Он дико озирался вокруг. Оказывается, он сидит в баре, лишь сердце его куда-то бешено скачет. У стойки бара высокая девица в бежевом пальто и зеленой шляпке болтает с пухлой пучеглазой блондинкой с длинными волосами. Одежда у обеих поношенная, голоса осипшие. Это две проститутки, Эллен и Герт. Они постоянно трутся у гостиницы. У обеих была тяжелая зима. Кип жалел их и нередко угощал у стойки.
— Еще бы, он такой видный, красивый парень. Вот и приворожил всех, — сказала высокая, Эллен.
— Говорят, это все трюк, — ответила блондинка.
— Кто это говорит?
— Да ходят слухи.
— Ясное дело, иные умники везде и повсюду одни трюки видят. Ты тоже трюкачка, и я трюкачка. Ну а я Кипу верю.
— Может, если б и меня упекли куда подальше, да на долгое время, так и я бы угомонилась.
— Тебя никто не угомонит, Герт. Так что пяль на него глаза, том себя и ублажай.
Как славно звучали для него их голоса. Как голоса близких людей в родном доме. Вокруг смех, гомон. В зал вошли несколько мужчин, встали у стойки. Среди них широченный Стейнбек — с широченной улыбкой, — все лицо в глубоких складках.
— Эй, ребята, привет! — крикнул им Кип, вставая. Глаза у него радостно заблестели. И ему так захотелось услышать от них доброе слово.
— Здорово, Кип, давай сюда, выпей с нами, — позвали они его. — Чего сногсшибательного расскажешь?
Они ему обрадовались. До чего же это было приятно. Лицо Кипа оживилось.
— Помните, — сказал он, — я вам про крошку Шульца рассказывал, ну, про того, любителя трупов. Так я его позавчера на улице встретил. Как вы думаете, где он работает? Ну конечно, у хозяина похоронного бюро.
Вдруг Стейнбек как-то странно посмотрел на Кипа:
— Кип, взгляни на себя!
— А что такое?
— Ты без рубашки.
Кип медленно расстегнул пиджак, посмотрел на свою голую грудь, потом на их недоуменные лица.
— И правда, вот те на! — сказал он и поспешно стянул у горла ворот пиджака.
— Она же у тебя в кармане, — сказал кто-то.
Он вытащил рубашку из кармана, уставился на нее, потом на них, будто ожидая, что они сейчас ему скажут: «А ну покажи спину!»
И вмиг исчезли веселье и радость, словно их у него отняли. Ему стало страшно. Неужели все можно отнять вот так, разом, даже то, чего никто отнять не смеет.
— Бред какой-то, — сказал он и помчался к себе наверх. В лихорадочной спешке натянул рубашку,
Он не постучал в дверь, просто толкнул ее, вошел и остановился посреди комнаты. Джулия в голубом халатике испуганно выбежала из ванной.
— Кип! Ты! А я испугалась — кто это может быть?
— Это я.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Ты без галстука.
— Забыл повязать. Не все ли равно…
Должно быть, по его виду она поняла, что произошло неладное, хотела спросить, но не смогла. И сразу поникла.
— Я вчера весь вечер ждала твоего звонка.
— Мне нечего тебе сказать.
— Нечего?
Но если она вот так, скорбно, качает головой, это значит лишь одно: не даст он ничего у себя отнять. Он должен действовать. Пусть она станет частью его самого.
— Поди сюда, Джулия, — позвал он, и она подошла, страдая из-за его беды, о которой догадывалась, и обняла его за шею. — Крепче, вот так! — сказал он. Потом стал грубо срывать с нее халат.
— Не надо! Пожалуйста! — взмолилась Джулия.
Он не видел боли в ее глазах. Он знал лишь, что она одна может дать ему то, что он жаждет ощутить и чего никто на свете не в силах у него отнять. Но Джулия принялась бить его кулачками по голове. Он был ошеломлен.
— Я так и знал, — прошептал он, — о господи, я так и знал.
Джулия отступила, сдвинула кресло, заслонилась от него.
— Не надо, Кип, не надо. Не хочу, чтобы так. Ведь у нас с тобой все по-другому. Посмотри на себя. Ты будто обезумел.
— Ладно, стой там, разговоры разговаривай… Для этого я гожусь.
— Кип, зачем ты так со мной… — едва слышно сказала она.
А он, медленно обходя кресло, бормотал:
— Ну да, посидеть со мной на людях — это можно. Только я ведь не из твоих дружков, рекламных агентов. Когда дело всерьез пошло — мне от ворот поворот. Я тебя пугаю. Да, да, — закричал он, — таращь на меня глаза, разгляди хорошенько. — Он захохотал. — Я просто хотел посмотреть, как ты мне это дашь понять.
Она вышла из-за кресла, лицо ее светилось нежностью.
— Кип, что тебе сказал сенатор?
— К черту все это, иди сюда. Не тяни.
Она позволила ему схватить себя, поднять на руки. Тихо, не сопротивляясь, лежала она в его объятиях, глядя на него доверчиво, полуоткрыв рот. И тогда что-то оборвалось в нем:
— Я шел сюда и заранее знал, что так будет. Знал, что оттолкнешь, если захочу взять тебя. Но все же надеялся — не оттолкнешь… — Он смотрел на нее и шептал, словно говорил сам с собой. — Со мной всегда так: кажется, вот оно, твое, — и нет его, исчезло. Именно то, чего хочешь больше всего на свете.