Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
Когда она опять проснулась, комнату пересекал широкий луч солнца. Кто-то укрыл ее одеялом и заботливо его подоткнул. Ей было тепло и уютно. И вдруг ухо ее уловило такой домашний, такой чудесный звук — в кухне на плиту ставили кастрюлю. Она кинулась в кухню, отчаянно крича:
— Кип! Кип!
Он стоял у плиты и готовил кофе. Его пиджак повешен на спинку стула. Волосы взъерошены, вид очень усталый.
— Кип, — повторила она шепотом.
Он заливал кипяток в фильтр для кофе и, не поворачивая головы, спросил спокойно:
— Что с тобой было вчера?
— Куда
— Я вышел следом за тобой, но не мог тебя найти. Мне надо было кое о чем подумать, и я бродил по городу. Несколько часов пробродил. Надо было во многом разобраться, многое решить для себя. Я наделал ошибок. Но все же понял: во что я поверил — мое и при мне останется.
Джулия смотрела на Кипа: не выдаст ли хоть чем-нибудь его лицо затаенную ярость или лукавство? Нет, оно было кротким и усталым. Он стоял и слушал, как сквозь ситечко капает кофе. Она знала: Кип не из тех, кто пасует перед бедой, его вера и убежденность всегда возвращали ему силы. Именно они вывели его на свободу, помогли оправиться после унижения, которому подверг его судья Форд. Значит, он куда более глубокая и сильная натура, чем она, при всей своей любви к нему, могла себе представить.
— Который час, Кип?
— Около девяти, а что? Выпьешь чашку кофе?
Его мягкость и заботливость отозвались в душе ее острой болью.
— Ох, Кип, я так рада. Так рада.
— Чему это ты радуешься?
— Не знаю. Я говорила со священником…
Ситечко выпало из его правой руки, волчком завертелось на полу, разбрызгивая кофе. Кип медленно подступал к Джулии.
— Куда ты ходила вчера вечером? — тихо спросил он. Она испугалась его пристального яростного взгляда.
— Отвечай!
— Просто гуляла.
— Ты ходила к отцу Батлеру. Ты была у него. Почему ты к нему пошла?
Его пальцы стискивали ее плечо. Он слегка толкнул ее, но она едва удержалась на ногах. И все же изумление Кипа почему-то вселило в нее радостную надежду.
— Я боялась, что ты попадешь в беду. Я бы не вынесла, если бы с тобой что-то случилось. Мне же надо было как-то действовать.
— Что ты сказала отцу Батлеру?
— Я вчера слышала ваш разговор.
— Про налет?
— Про налет… — ответила она еле слышно.
— Что он сказал?
— Он хотел этому помешать…
— Помешать? Мне?
— Забрать их, и все.
— Значит, полиция. Полиция! Нет, ты шутишь, шутишь… Значит, чтоб меня забрала полиция? Меня! — Подобного унижения он не в силах был даже представить. — Ты шутишь, Джулия, — сказал он, качая головой. — Ты не могла этого сделать. — Голосом он молил сказать, что это неправда. Неправда, что два человека, на которых он полностью полагался, ему не доверяют.
— Он надеялся, что теперь, оставшись без работы, ты захочешь к нему поехать. О, Кип, Кип, прости! — вскричала она. — Я думала, так будет лучше.
— Вы все только и делали, что ждали! И ты, и отец Батлер, и все остальные. Ты и он вместе со всеми остальными. А я-то ради тебя держался, не отступал от того, во что поверил. Вот что такое ты и твоя любовь! Святой отец и его доверие ко мне! Он уже был в полиции?
— Он… туда звонил.
— И что сказал?
— Он же хотел только, чтобы взяли
— Их не забрали. Я видел их нынче утром. Я заходил к Фоули. Они еще спали. Сказал им, что все продумал и чтобы на меня не рассчитывали. Их не забрали. Почему? Значит, что-то готовится. Закоренелые, а? Ну ясно. Их хотят засадить пожизненно. — Он рванулся к ней, сдавленно, еле слышно забормотал: — Пойми! Им дадут войти в банк и сцапают. Они прямехонько угодят в западню. И выходит, завалил их я. Моя работа.
— Нет же, не ты! — успокаивала его Джулия.
— Молчи, шпионочка, доносчица! — гаркнул Кип и, вскинув руку, толкнул ее в плечо. Джулия упала.
Потом поднялась, тяжело ступая, ушла от него в комнату, крепко обхватив себя руками, будто в ознобе. Тихонько всхлипывая; прилегла на диван. Отвернула лицо и не смотрела на Кипа, думая лишь об одном: хоть бы он понял, как она страдает от стыда, хоть бы немного сжалился над ней. А он все бормотал:
— Стукачом меня сделала! Меня! В подсадную утку превратила на радость полиции! Ты и святой отец — милые мои дружочки. — Странный смех его походил на рыдание. Он схватил ее и стал трясти. Она молчала. Она хотела, чтобы он ее ударил, хотела острой физической боли. Молча, взглядом молила его, чтобы он бил ее, пока не утолит свою ярость.
Но он вдруг спохватился:
— Время! Господи, который час?
Ни разу ни у кого не видела она такого тревожного лица, какое было у Кипа, когда он, схватив со стула пиджак, выбежал из дому.
Он выбежал на улицу. Ведь это из-за него в руки полиции попадутся два его товарища, которым недавно он собирался помочь. Его преданность тем, кто остался в тюрьме, теперь как бы распространилась на Фоули и Кермана, и они казались ему более «своими», чем когда-либо в прошлом. Как безумный, метался он по улице в поисках такси. В то утро солнце светило по-летнему ярко. Идущие в школу дети оглядывались на него, от удивления разинув рот.
Такси он поймал через два квартала, и уже спустя пять минут подъехал к дому, где над кафе жил Фоули. Не отпустив такси, он взбежал по лестнице и забарабанил в дверь. Собственно, он и не надеялся их застать. Перескакивая через ступеньки, он тут же помчался вниз, выбежал на залитую солнцем улицу и беспомощно огляделся. Потом вошел в кафе и спросил хозяина, низенького, лысого еврея с черными усами, не видел ли он, как Фоули выходил из дома. Да, видел: Фоули вышел с жирным коротышкой.
Значит, ясно. Полиция даст им войти в банк и схватит как в ловушке. Он щурился от яркого солнца, взмокшие от пота волосы уже высохли. Перед мысленным взором его предстал судья Форд, вещающий о правосудии. Он слышал голос судьи, который тихо говорил ему, что Фоули и Керман всего лишь грязные пятна на светлой картине добропорядочной жизни города и эти пятна необходимо поскорее стереть. «Не иначе, как судья и тут приложил руку, — пронеслось в мозгу. — Что ни случись, всюду его рука». И он снова вступил в бой с судьей Фордом.