Радуга 1

Бруссуев Александр Михайлович

Очнулся он не от чувства протеста руки, а от взгляда. Чья-то башка, контрастная на фоне освещенного вышедшей луной неба, пялилась в него, как на музейный экспонат. Это длилось так мало, что никакому временному интервалу не соответствовало. Эта башка начала разрастаться плечами, руками, стволом, рядом показалась другая, где-то сбоку угадалось еще одно движение.

Макс успел нажать на курок, скосив очередью двух «духов» так, что брызги от них тоже единомоментно контрастно запечатлелись на фоне неба. Но сбоку в него тоже выстрелили, выбив из рук автомат и самого отбросив прямо к открытому зеву схрона. Левая рука все-таки успела изрядно онеметь,

но правая, действуя уже по своей собственной воле, схватила первое, что попалось в пальцы и бросила в нападающего. Тот уже успел перевалиться через фундамент, поэтому неспособный некоторое время стрелять, и получил прямо в рот саперную лопатку. Это было для стрелявшего неожиданно, потому как всем своим ваххабитским естеством он уже уверовал в успехе ночного рейда, предвкушал, как отрежет голову «неверной собаке» и покроет себя неувядающей славой перед братьями.

Саперная лопатка помимо своей копательной функции еще имеет режущую, если так можно сказать, способность. «Дух» захлебнулся кровью из располовиненной щеки, поперхнулся выбитыми зубами и на некоторое время потерял контроль над ситуацией. Макс же этот контроль обрел, подхватил автомат и, подсознательно ужасаясь в возможной дисфункции, нажал на курок. «Ты-дух», — сказал «Калашников», басмач дернулся, приняв обращение, выпучил глаза и забулькал горлом. Макс сразу же утратил к нему интерес, принявшись живо разбрасывать направо-налево гранаты.

Дело снова обернулось перестрелкой, какими-то бешеными криками нападавших и полной безразличной луной. Макс таскал туда-сюда тяжелый крупнокалиберный пулемет, стреляя по любой подозрительной тени, а таковых вокруг был легион. Автомат все-таки скис, заклинив затвором после двух удачных выстрелов. Других найти почему-то не получалось: то ли они оказались под телами, то ли вывалились куда-то наружу. Макс больше не пел песни, дисциплинированно обозревал периметр и, стараясь, чтобы это было не слишком часто, прикладывался к совсем остывшему кофе. Однако, случившуюся жажду осадить не мог. Может быть, потому что кофе с коньяком предназначен совсем для других целей, а может быть потому, что термос был уже давно пуст, да к тому же прострелен навылет в нескольких местах. Макс этого не замечал, отвинчивал пробку, наливал в кружку и делал глоток.

Потом стало совсем светло. Но это нисколько не являлось поводом для прекращения обороны. Макс, согнувшись в три рубля, таскал неподъемный пулемет от одной бойницы к другой. Гранаты все же кончились. Старлей принял решение экономить боезапас: вдруг следующей ночью басмачи опять предпримут попытку ворваться к нему. Как собака, прячущая кость, он начал вытаскивать из схрона все ящики и мешки, поминутно прыгая к фундаменту для обзора местности. Было там много чего, в основном военного характера, были листовки на арабском, были ведомости, а в самом низу обнаружился плотный сверток, завернутый в полиэтилен.

Макс по инерции определил его, как разновидность взрывчатки-пластида, но не удержался, словно подтолкнутый под руку и надорвал пакет. Звуки стрельбы, столь привычные уху, изменили свою интенсивность: все реже по его развалинам шлепали пули, а потом вообще прекратили. Однако перестрелка не умерла, наоборот, она резко активизировалась, но как-то сместилась в сторону.

В свертке лежали плотно упакованные американские доллары, насколько удалось определить, в наивысших сотенных комплектующих. Любой советский школьник, прилежно овладевший школьную программу, проживший более десяти лет сознательной

жизни в дружественной ГДР, успешно отучившийся позднее в престижном питерском вузе, иногда посещающий «галеру», имеющий лучших корешей в институте водного транспорта, «воротах» на Запад, знает, что вес американского «рубля» любого достоинства равен одному грамму. Сколько весят наши, деревянные — без понятия, а вот доллар — пожалуйста.

На выпуклый морской глаз, «на глазок», в упаковке 15 на 20 на 30 сантиметров было около десяти килограмм. Тяжесть денег обнадеживала. Становилось даже понятно то упорство, с каким эти меркантильные басмачи лезли к нему в форт.

Его уже совсем не отвлекали тщетными в течении часов (Дней? Недель? Сколько же времени-то прошло?) попытками пристрелить. Макс по этому поводу не испытал ни оптимизма, ни радости. Судя по теням, дело опять близилось к вечеру. Он поднял термос, свернул крышку на широком горлышке и вылил остатки пития на землю. Высыпалась какая-то дрянь, но ни единой капли. Макс для порядку поболтал емкостью перед ухом, снова перевернул и потряс. Опыт и интуиция подсказывали ему: пусто и, главное, сухо.

Из шести плотных упаковок запихать в термос удалось только пять. Шестая не позволяла крышке встать на место. В полевой сумке аккуратного Харламова оказался свернутый мешок от спальника, по размерам вполне соответствующий какому-нибудь сорокалитровому рюкзаку.

Когда снаружи, усиленный мегафоном, раздался голос, извещающий, что «Петька Петькович», потом еще «Петька Петькович» (но уже слегка другой), потом «Скай», потом «Харламов», а потом уже — «Макс», он поднялся на ноги и впервые выпрямился — в одной руке мешок, в другой приклад упертого дулом в землю пулемета. К нему бежали на полусогнутых, поводя маленькими автоматами из стороны в сторону, разукрашенные под индейцев на тропе войны неизвестные люди.

— Что? — спросил Макс.

— Ты один? — прокричали ему. — Брось оружие на землю.

— Нас пять: три тела и я, — просипел Макс, отпустил пулемет и упал на землю сам: не так просто оказалось удерживать равновесие.

— Ты кто? — на него навели дула сразу четырех автоматов.

— А чего — по форме не видно? — смотреть снизу вверх оказалось тяжело, поэтому Макс опустил голову. Однако мешок держал мертвой хваткой.

— Шутник, — проговорил кто-то. — Обзовись.

— Старший лейтенант я из Смоленского городского УВД. Макс.

— Ранен?

— Весьма возможно. Но боли не чувствую. Может быть, в таком случае, даже и убит. Мне бы попить.

— Может пивка холодненького?

— Не смешно, — ответил Макс, однако ему в руку всунули холодную, просто даже ледяную банку, сразу же проникновенно зашипевшую — кто-то ее предусмотрительно вскрыл.

Макс пил, давился, кашлял, даже чихал, наконец, понимая, до чего же ему было необходимо это пиво! Ему всунули еще одну банку, и кто-то сквозь зубы прошипел в сторону:

— О, бежит на полусогнутых. Редиска! Сейчас устроит тут конституцию Российской «педерации».

Через пару минут перед Максом образовались ноги в синих, как у летчика, форменных брюках. Старлей поднял голову и увидел трясущийся зоб над кокетливо выглядывающим из-под бронежилета воротничком белой рубашки.

— Кто такой? Да я тебя под суд отдам! Что это здесь устроил? За все ответишь по закону! Кто санкционировал этот беспредел? Просто бойня какая-то! Кто позволил, я спрашиваю? Это же Российская Федерация, где действует Конституция! Сколько жертв наделал! Да ты просто маньяк!