Радуга в небе
Шрифт:
Потом она набралась храбрости. Слышно было, как мистер Брант упражняет детей в устном счете. Она стояла близко к ученикам, так что особенно напрягать голос нужды не было, и неуверенно, запинаясь, проговорила:
— За семь шляп два пенса, и при этом каждая стоит по полпени?
Дети заулыбались ее почину. Она же краснела и смущалась. Затем вверх, как острые клинки, взметнулись руки, и она вызвала сказать ответ.
День тянулся невероятно медленно. Она то и дело терялась, не зная, что теперь делать; урок прерывали пустоты, когда она неловко стояла перед детьми в замешательстве, потом она вызывала какую-нибудь бойкую девчонку, и урок продолжался, но вести его как следует она не умела. Она чувствовала свою зависимость от детей. Они
Пришло время завтрака, и, оглушенная, потерянная, одинокая, она отправилась в учительскую перекусить. Никогда еще не доводилось ей чувствовать такой отчужденности, чуждости своей всему вокруг. Казалось, она вырвалась из какого-то ужасного места, из ада, из жестокой и злобной круговерти. И даже вырвавшись, она не была по-настоящему свободной. Продолжавшийся день давил, как оковы.
Первую неделю она находилась в совершенном смятении. Она не умела учить и чувствовала, что никогда не научится этому. В класс то и дело заглядывал мистер Харби — посмотреть, как она справляется. Когда он был рядом, грозный, насмешливый, злобный, как призрак, она совсем терялась и, остро чувствуя свою неумелость, впадала в прострацию и застывала, нерешительная, безжизненная. А он все не уходил, глядя на нее с ожиданием, добродушно улыбаясь и поблескивая глазами, и даже в улыбке его ей чудилась угроза. Он ничего не говорил, и она продолжала урок, чувствуя, что душа у нее уходит в пятки. Затем он покидал класс, и в самой походке его она усматривала иронию. Ведь это были его дети. Она же была лишь робкой заместительницей. Он бушевал, метал громы и молнии и был ненавидим. Но хозяином был он. При всей ее мягкости и чуткости по отношению к ученикам они были чужими и ей не принадлежали. Подобно мощному механизму, он таил в себе силу. И эту силу он уделял ученикам. В школе же единственное, что имеет значение и ценится, это сила.
Вскоре он стал внушать Урсуле ужас, а в основании этого ужаса скрывалась толика ненависти, потому что она глубоко презирала его, хотя он и был ее начальником. Она стала наблюдать. Другие учителя тоже его ненавидели и заражали друг друга этой ненавистью. Потому что он был хозяином, властвовавшим над ними и детьми, он был руководителем, чья власть над подчиненными не подвергалась сомнению. Эта власть, слепая власть над всей школой, была единственным смыслом его жизни. Учителя были не столько учеными людьми, сколько его рабами. И власть давала ему возможность их инстинктивно презирать.
Урсула не сумела понравиться ему, и с первого момента она ополчилась против него. Такое же чувство вызывала в ней и Вайолет Харби, однако противостоять мистеру Харби было сложнее — она не могла его понять, он был ей не по зубам. Она пыталась установить с ним контакт, как это делают умненькие юные девушки в отношении взрослых мужчин, ожидая в ответ мало-мальских проявлений рыцарства. Но тот факт, что она являлась девушкой, женщиной, либо не имел для него никакого значения, либо лишь усугублял презрение, которое он к ней чувствовал. Она не понимала ни себя настоящую, ни того, какой ей надлежало стать. Больше всего ей хотелось остаться прежней, самой собой — чуткой, ни на кого не похожей, отдельной от всех.
Но она продолжала учить. Она подружилась с учительницей третьего класса Мэгги Шофилд.
Урсула приносила свой завтрак в школу, и на второй неделе своего в ней пребывания стала съедать завтрак в классе мисс Шофилд. Этот класс был на отшибе, с окнами, выходившими на две стороны, и видом на игровую площадку. Было огромным облегчением укрыться в этом убежище, вдали от раздражающего шума. Там были вазы с хризантемами и пестрыми сухими листьями, большой кувшин, полный ягод, и симпатичные картинки на стенах — фотогравюры с картин Грёза и «Возраста невинности» Рейнольдса; все это вместе взятое — большое окно, маленькие и не такие грязные столы, вкрапление картин и цветов — делало класс уютным, и Урсула, едва войдя в него, веселела. Здесь наконец-то она могла ощутить присутствие некой личности и живо реагировать на это.
Был понедельник. К тому времени она успела проработать в школе уже неделю и немного попривыкнуть к окружению, по-прежнему казавшемуся ей чуждым. Ее грела мысль о завтраке с Мэгги. Этот завтрак был яркой звездочкой в тягостном течении дня. Мэгги была такой сильной, отстраненной, шедшей так неспешно и уверенно по трудной своей дороге, не расставаясь с мечтой. Урсуле же пребывание в классе казалось бессмысленным сумбуром.
В полдень дети оголтелой ватагой вывалились из класса. Она еще не осознавала в полной мере, как губительны могут оказаться ее высокомерная терпимость и доброта, ее попустительство. Дети исчезли, она освободилась, и слава богу. Она поспешила в учительскую.
Мистер Брант сидел на корточках перед маленькой плиткой, засовывая в духовку кусок рисового пудинга. Потом, поднявшись, он заботливо потыкал вилкой в стоявшую сверху на конфорке кастрюльку. После чего опять накрыл кастрюльку крышкой.
— Ну что, готово? — весело осведомилась Урсула, вторгшись в его сосредоточенность.
Она всегда старалась быть веселой и доброжелательной с коллегами. Потому что чувствовала себя лебедем между серых гусей, птицей иного полета. Гордое сознание своей избранности еще не могла поколебать в ней эта ужасная школа.
— Нет еще, — коротко ответил мистер Брант.
— Интересно, мое разогрелось ли, — сказала она, склоняясь над плитой. Она ожидала, что он поглядит, но он пропустил ее слова мимо ушей. Урсула проголодалась и потому поспешила сунуть палец в горшочек с брюссельской капустой, картофелинами и мясом — проверить, готово ли. Нет.
— Приятно здесь перекусить, правда? — обратилась она к мистеру Бранту.
— Не знаю, — ответил он, расстилая салфетку на краешке стола и не поднимая глаз на Урсулу.
— Наверное, вам домой идти далеко?
— Да, — ответил он.
Он поднялся и взглянул на нее. Взгляд его голубых глаз был суровым и пронзительно острым. Такого острого взгляда ей еще не приходилось видеть. А сейчас он глядел на нее еще суровее и пронзительнее.
— Будь я на вашем месте, мисс Брэнгуэн, — заговорил он с угрозой в голосе, — я постарался бы лучше держать класс.
Урсула съежилась.
— Да? — сказала она любезно, но с тайным страхом. — По-вашему, я недостаточно строга с ними?
— Потому что, — продолжал он, не обращая внимания на ее слова, — если вы в самом скором времени их не приструните, они вам сядут на голову. Они станут изводить вас и портить вам жизнь, пока Харби не сместит вас, — вот что вас ждет. Вы здесь и полутора месяцев не продержитесь… — Он набрал полный рот еды. — …Если вы не приструните их, и в самое ближайшее время.
— Да, но… — начала было Урсула, сокрушенно, обиженно.
— И Харби вам не поможет. Вот что он сделает — он пустит все на самотек, дела у вас пойдут все хуже и хуже, а потом вы вынуждены будете либо сами уйти, либо он вас выгонит. Мое дело тут сторона, но только я боюсь, что останется класс беспризорный и его на меня повесят.