Радуга в небе
Шрифт:
— Нет, я скажу ей в субботу.
— Специально поедешь повидать ее?
— Да.
Наступила долгая пауза.
— И на какие деньги ты собираешься жениться — на фунт в неделю?
И опять юноша побледнел, словно душу его глубоко уязвили.
— Не знаю, — сказал он, глядя на дядю своими блестящими, не человеческими, но ястребиными глазами.
Брэнгуэн негодующе дернулся.
— А надо ведь знать, — сказал он.
— После у меня будут деньги, — сказал племянник. — Сейчас я возьму в долг, а потом отдам.
— Вот как! А зачем такая отчаянная спешка? Девочке всего восемнадцать,
Уилл Брэнгуэн втянул голову в плечи и исподлобья бросил быстрый взгляд ярких недоверчивых глаз на дядю — взгляд пойманного в клетку ястреба.
— Какое имеет значение, сколько ей лет и сколько мне? — сказал он. — Разве есть разница между мною теперешним и мною, когда мне будет тридцать?
— Разница огромная, смею надеяться.
— Ты не имеешь опыта. Ни опыта, ни денег. Как можно собираться жениться, не имея ни опыта, ни денег? — вопросила тетка.
— О каком опыте вы говорите, тетя? — удивился молодой человек.
И если б сердце Брэнгуэна не ожесточилось гневом, неподатливостью своею не уподобившись бриллианту, он согласился бы с ним.
Уилл Брэнгуэн отправился домой хмурый и непокоренный. Он знал, что не может отступить от намеченного, ведь он принял решение. Изменить его — значит погибнуть. А гибели своей он не допустит. У него нет денег. Но деньги он где-нибудь раздобудет, и это неважно. Час за часом он лежал без сна — жесткий, ясный, не рассуждающий, и душа его твердела, кристаллизуясь в неизменность. После чего он быстро уснул.
Казалось, душа превратилась в твердый кристалл. Несмотря на дрожь, трепет страдания, в ней ничто не менялось.
На следующее утро Том Брэнгуэн, очерствев от гнева, беседовал с Анной.
— Что это за мысль выскочить замуж? — спросил он. Она стояла перед ним, чуть побледнев, в темных глазах сквозили враждебность и испуг дикого зверька, который будет защищаться, хотя весь трепещет от обиды и боли.
— Да, я собираюсь замуж, — бездумно сказала она. Рассердившись, он захотел сломить ее.
— Собираешься, замуж собираешься, а зачем, позволь спросить? — протянул он с издевкой.
В ней всколыхнулась старая ребяческая гневливость, воспряло сильное, не считающееся ни с чем отчаяние, жаркое желание идти наперекор, пробудилась непокорность дикого, беспомощного и беззащитного существа.
— Потому что я так хочу, вот и все! — вскрикнула она пронзительным истерическим криком, как кричала в детстве. — Ты мне не отец! Мой отец умер! А ты не отец!
Она все еще была ему чужой. Она не признавала его. Глубоко, в самую душу Брэнгуэна вонзился острый нож. И нож этот отрезал от него Анну.
— Ну и что с того, если не отец? — спросил он.
Но вынести этого он не мог. Так дороги ему были эти ее «отец», «папочка».
Несколько дней он ходил как пришибленный. Жена была озадачена. Она не понимала, что происходит. Ей казалось, что единственным препятствием браку является отсутствие у жениха денег и положения.
В доме воцарилась гнетущая тишина. Анна старалась не попадаться родителям на глаза. Целые часы она проводила в одиночестве.
Уилл Брэнгуэн вернулся после бессмысленных сцен в Ноттингеме. Он тоже был бледен и рассеян, но непоколебим.
После этого она целый день проплакала, так что глаза у нее вспухли. И поздно вечером, услышав, что мать легла, Анна скользнула вниз по лестнице и встала в дверях. Отец сидел в молчании, как статуя. Он медленно повернул голову.
— Папочка! — от дверей крикнула она и бросилась к нему, рыдая так, что сердце готово было разорваться. — Папа! Папа! Папа!
Опустившись на корточки на каминном коврике, она обвила руками отца, уткнулась в него лицом. Он был такой большой, уютный. Но нестерпимая боль не проходила. Она рыдала чуть ли не в истерике.
А он молчал, положив руку ей на плечо. В сердце его царил холод. Он ей не отец. Этот образ, столь им любимый, она уничтожила. Кто же он теперь? Мужчина, очутившийся теперь рядом с теми, чья жизнь застыла и не имеет продолжения. Он оторван от Анны. Между ними целое поколение, он стар, из кипучей жизни он выпал. Пламя его подернулось пеплом, холодным пеплом. Он чувствовал неотвратимость холода и с горечью вспоминал былое пламя. Сейчас вокруг него холод и одиночество старости. Но у него есть собственная жена. И он порицал себя и зло вышучивал за это цепляние к молодежи, желание, чтобы молодость принадлежала ему.
Ребенок, который сейчас цепляется и льнет к нему, захотел мужа, такого же ребенка, как она сама. И это естественно. От него же, Брэнгуэна, девочке требуется только помощь, чтобы жизнь ее устроилась должным образом. Любви ей не требуется. Да и какая может быть любовь между ними — между полноватым мужчиной средних лет и этим ребенком? Какое иное чувство может их объединять, кроме простой человеческой потребности помочь друг другу? Он ее опекун и ничего больше. Сердце его было как лед, лицо — холодное, бесстрастное. Растрогать его ей было бы не легче, чем растрогать статую.
Она забралась в постель и заплакала. Но она выйдет замуж за Уилла Брэнгуэна, а об остальном нечего беспокоиться. Брэнгуэн лег с тяжким холодным грузом на душе, проклиная себя. Он поглядел на жену. Она все еще его жена. В темных ее волосах появилась седина, но лицо ее и в этом закатном возрасте красиво. Ей всего пятьдесят. С какой жалостью он глядел на нее. А ведь хотел часть своего сердца — непостоянную его часть — отрезав, отдать на потребу быстротечной юности! Как ненавидел он себя за это! Жена его такая трогательная, такая верная! Она сохранила молодость и простодушие и что-то от девической свежести. Но она не желала больше борьбы, противостояния, власти, как желал этого он в своей невоздержанности. Она была так естественна, он же был безобразен своей неестественностью, неспособностью уступить место. Как отвратительна алчность среднего возраста, стоящая на пути жизни, как некий демон!