Радуйся, пока живой
Шрифт:
— На жизнь хватает?
— Когда как. День на день не приходится. Сегодня густо, завтра шиш. Но не бедствуем, конечно. А вы из деловых?
— Нет, тоже вроде особняком.
За содержательным разговором скоротали минут тридцать, причем раза два мужчина выпадал в осадок, отключался, и мальчик терпеливо ждал, пока он очнется. Он сто раз мог выудить у умирающего весь бумажник, но не сделал этого. Только очарованно наблюдал, как большой, сильный мужчина балансирует на краю черной бездонной ямы — и не падает, удерживается.
Наконец, рассекая сумрак двумя яркими
— Живой он, живой. Не волнуйтесь. Только что разговаривал.
Девица склонилась над раненым, потрогала пульс на шее. Что-то пробормотала ему в ухо, чего мальчик не мог разобрать, но что-то, видно, хорошее, потому что мужчина открыл глаза и обрадованно воскликнул:
— Лизок, ты уже здесь?
— Сережа, родной!.. Как же ты так?!
— Подстерегли, гады. Ничего не поделаешь… А где Славик?
— Тут я, тут, — отозвался из темноты беспризорник.
— Веришь ли, Лизавета, золотой парень. Попить принес, позвонил — и все за десять долларов. Надо его как-то приласкать.
— Что дальше, Сережа? Вызывать службу?
— Ни в коем случае… Вот доберемся до машины — и покатим к Михалычу.
— В Малаховку?
— Ага.
— Но…
— Никаких «но»… Слушай, когда старшие говорят.
Несколько метров до «Хонды» преодолели с трудом: мужчина обвисал на девушке и она прогибалась чуть ли не до земли. Мальчик помогал, как мог, подставляя худенькое плечо. Кое-как загрузили раненого на заднее сиденье, где он мгновенно вырубился.
Девушка дала беспризорнику сколько-то денег, не считая, комком, сказала:
— Никому ни слова, парень. В воскресенье будь здесь в десять утра. Договорились?
— Вы кто, тетенька? Солнцевские?
— Неважно… Чао, приятель.
Машина крутым виражом вылетела на улицу, а беспризорник подошел поближе к фонарю и, оглядевшись, пересчитал деньги: пятьдесят рублей, сотняги, мелочь. Много слышал про цыганское счастье, так вот, значит, оно какое…
По пустой Москве Лиза гнала «Хонду», не соблюдая никаких правил. Уже на Рязанском шоссе мужчина заворочался на заднем сидении, подал голос.
— Где мы?
— Еще минут десять, Сережа. Потерпишь?
— Времени сколько? Вроде светает.
— Пятый час. Остановимся?
— Попить есть?
Лиза притормозила, свернула на обочину. Открыла переднюю дверцу, перебралась к мужчине. Попоила чем-то из пластиковой бутылки.
— Как ты?
— Ничего. В брюхо глубоко кольнули, а так — царапины. Перемогусь.
— Перемогись, родной мой, — Лиза чуть не плакала.
В предрассветном мареве он словно впервые увидел ее прекрасное лицо. Но ему было не до сантиментов, боль крутила невыносимо. Особенно жутко, будто отрывалась, пульсировала левая рука.
Лиза сказала:
— Может, сделаем перевязку?
— Дотянем так, ничего.
— Сережа, я…
— Даже
Минут через десять, как она и обещала, подкатили к двухэтажному особняку на окраине Малаховки. Частная клиника доктора Чусового. Стоматологический центр и гинекология. Все окна темны, из привратницкой, как из-под земли, льется слабый свет. Лишь бы доктор оказался на месте. Вообще-то он из своей клиники не вылезает, хотя у него есть дом с усадьбой в Одинцово. Приобрел не без помощи Сергея Петровича, директора «Русского транзита».
Лиза нажала кнопку звонка и не отпускала, пока не отворилось смотровое оконце и не выглянуло заспанное женское лицо.
— Чего надо?
— Захар Михайлович у себя?
— Ну и что?
— Пойди доложи. Приехал Лихоманов.
— Еще чего. У нас не Склифософская. Доктор спит. Приезжайте к девяти.
Лиза проникновенно сказала:
— Послушай, женщина. Если ты сейчас же не разбудишь доктора, я все равно войду и сделаю из тебя котлету. Никто тебя не спасет, поверь мне.
Окошко тут же захлопнулось, но женщина ей поверила.
Без четверти шесть началась операция. Лизу доктор Чусовой отвел в кабинет, оставил ей бутылку вина, конфеты, банку с растворимым кофе и велел не высовывать носа, пока он не вернется. Бледный от недосыпа, но с веселыми, как обычно, фанатично посверкивающими черными очами он внушил ей надежду. Она не поняла, почему не должна высовывать носа из кабинета, но по его поведению уяснила, что смерть Сереже действительно не грозит. В это утро она окончательно осознала, что он для нее значит. За долгие годы в кругу мужчин-воинов, сделавшись и сама первоклассным бойцом, она, возможно, утратила что-то бесценное, что составляет сущность истинной женщины и что было когда-то свойственно ей в полной мере. Но и теперь, став такой, какая есть, в тайных помыслах она мечтала лишь об уютной, совершенно земной любви и больше всего на свете хотела родить Сереже мальчика — или девочку, на худой конец.
Спустя три часа обмирающего ожидания (пять чашек кофе, полпачки сигарет, бутылка вина) явился неунывающий Захар Михайлович. За окном уже вовсю пылало солнце, и Лиза задернула шторы.
Доктор присел на диван, предварительно достав из шкапчика свежую бутылку, но на сей раз водки. Он редко себе позволял, разве что с устатку рюмашку, другую, и всем изысканным напиткам, занесенным в дикую страну просвещенным Западом, предпочитал вот эту, смирновскую, немецкой выделки. Под сверкающими черными глазами доктора пролегли коричневые тени.
— Сказать по правде, Лиза, еще бы на дюйм левее — и нашему вояке капут. Как же он так не уберегся? Непохоже на него.
— Сама не понимаю, — Лиза примеривалась, не начать ли день тоже с беленькой. — До позднего вечера сидел в офисе, никуда не собирался. И вот ночью позвонил какой-то мальчишка… Я помчалась на Наметкина — и застала в таком виде…
— Ваши дела меня не касаются. — Доктор выпил водки, с наслаждением откинулся на подушки. — Но добром это не кончится. Сколько можно воевать? Пора и остепениться.