Радуйся, пока живой
Шрифт:
— Теперь вы знаете, дяденька, да? — подал голос светлый отрок. Лева Таракан кивнул, неловко утер ладонями мокрые щеки. Женщина-цыганка, красивая и яркая, как тысяча цветов, милостиво ему улыбалась. Галочка с полузакрытыми глазами раскачивалась из стороны в сторону, как на сеансе Чумака.
— Зачем это все? — укорил Лева, испытывая что-то вроде похмельного тремора. — Кто вы такие, чтобы ковыряться в моей душе?
— Я не ковыряюсь, сударь, — возразил мальчик, превратившийся опять в обыкновенного ребенка без всякого сияния и чертовщины, но от этого Леве стало еще гаже. Ясность своего положения, и не только нынешнего, но и прошлого, от которого он бежал в бомжи, вернулась к нему во всей отвратительной наготе.
— Чего вы, собственно, от меня хотите?
Женщина сказала:
— Меня зовут Тамара Юрьевна… А вас,
— Какая разница? — Лева постепенно приходил в себя после отрезвляющей купели и с удивлением почувствовал слабый укол любопытства. Поганая жизнь все же щедра на маленькие сюрпризы. — Лучше скажите, кто вас подослал? Какая группировка?
— Это все потом, — цыганка поправила волосы плавным жестом, — С вами свяжутся и все объяснят.
— А если я прикажу вас задержать?
— Вы же умный человек, Зенкович, и понимаете, что это не в ваших интересах.
— Какое вам вообще дело до моих интересов?
Тамара Юрьевна взглянула на ручные часики.
— Нам опасно задерживаться дольше… Господин Зенкович, вы меня, честно говоря, удивляете. Неужто зомби быть лучше, чем человеком?
— Намного лучше, — искренне ответил Лева. — Вам повезло, что вы этого не понимаете, — он перевел взгляд на мальчика, тот как раз положил в рот розовый леденец. Чистое, наивное личико, как у любого двенадцатилетнего пацана.
— Значит, ты медиум, парень?
— Не совсем.
— Что значит не совсем?
— Я сам точно не знаю, кто я. Но не медиум.
— Мутант? — догадался Лева.
— Это ближе к истине, — мальчик с хрустом раскусил леденец, — Не думайте об этом. Со временем у вас все наладится.
— Наладится, как же, жди… А с ней что? Надолго ее загипнотизировал?
Мальчик покосился на Галочку, и та перестала раскачиваться, чихнула, кулачками по-детски протерла глаза.
— Уходим, уходим, — заторопилась Тамара Юрьевна. — Спасибо за все, дорогой Игнат Семенович. За то, кто вы есть, и за то, кем станете. Ото всего российского народа нижайший вам поклон, ото всех матерей и жен, от страдалиц и мучениц — за золотое ваше сердце, за… — с поклонами, с уморительными ужимками бормоча этот бред, потащила мальчика к дверям. Мгновение — и оба исчезли.
Привычным движением Лева потянулся к бутылке. Галочка плаксиво протянула:
— Налей и мне, милый. Голова раскалывается — мочи нет. Со мной ничего не случилось? — смотрела на Леву испытывающе и словно с какой-то тайной просьбой.
— Что с тобой может случиться, — буркнул Зенкович, — с молодой, сексуально озабоченной кобылой? Ты же предохраняешься.
Не успели выпить, в кабинет влетел нехорошо взволнованный Пен-Муму. Сунул нос во все углы.
— Что такое, господин Пен? — высокомерно поинтересовался Лева. — Вы кого-то ищете?
Вампир остановился перед ним с выражением ужасающей тоски на помертвелом лике.
— Кто тут был только что?
— Как кто? Вы же всех просителей регистрируете?
— Не умничай, Попрыгунчик. Отвечай на вопрос.
— Американец приходил. Банкиры. Потом Фенечка тамбовский…
— Еще кто?
Галочка пискнула:
— Выпейте водочки, милый Мумуша. Не побрезгуйте компанией.
Вампир поднял руку, чтобы влепить ей оплеуху, но передумал. Зловеще произнес:
— В игрушки играешь, сопляк? Почему прослушка отключилась?
— Это ваши проблемы, не мои, — гордо ответил Лева.
Часть пятая
1. Большой шмон в Москве
Установить, с какого конкретно события началась знаменитая бойня в Москве практически невозможно, но если будущий историк возьмет на основу исследования секретное досье генерала Самуилова, он придет к выводу, что отправная точка приходится на 15 августа последнего года тысячелетия.
В этот погожий денек Фенечка Заика, полномочный представитель тамбовской братвы, отправился на ответственную встречу с Глебом Егоровым, директором «Аэлиты». Настроение у него было приподнятое, и для этого имелись все основания. Возможная вербовка «Косаря» и выход через него на столичные властные структуры много значили для региональных паханов, такая смычка открывала перед ними заманчивые перспективы и по важности была вполне сравнима (по исторической
На встречу, как условились через Попрыгунчика, он отправился налегке, без охраны, изображая праздношатающегося барина. Конечный пункт — Гоголевский бульвар, памятник, где собираются панки, — в 12 часов дня. Ему не совсем была понятна такая необычная конспирация, но во всяком случае она свидетельствовала о серьезности намерений «Косаря». Имея запас времени, Фенечка Заика прогулялся по Тверской, любуясь истинно западной витриной столицы. В этот раз, вероятно, по причине приподнятого настроения, он был особенно очарован ею. Бесконечные пролеты нарядных витрин, красочные рекламные плакаты, иноземная речь, множество молодых, красивых, добычливых лиц, явственный аромат денег и преуспеяния — здесь было все, что душа пожелает, только раскошеливайся. Скользящий по Тверской поток иномарок напоминал хирургический скальпель, рассекающий праздничный торт на две половины. Трогательная деталь: несмотря на ранний час, то тут, то там, как солнечные блики, уже мелькали раскрашенные мордочки проституток. Неподалеку от «Макдональдса» две юные особы подкатились и к Заике.
— Не желаете развлечься, молодой человек?
Бесшабашные глаза, смелые улыбки, щебетанье нежных голосов, с легкой хрипотцой от постоянного курения.
Его умилило деликатное обращение «молодой человек».
— Почем берете, озорницы?
Девчата захихикали, переглянулись.
— Такому шикарному господину можно и даром услужить, — пообещала одна, с подкрашенным синяком на левой скуле.
Улыбаясь, Заика двинулся дальше, но юные жрицы любви еще несколько шагов тянулись за ним, как две собачонки, потерявшие хозяина. Наверное, беженки, сиротки несчастные, искренне пожалел их Заика. Как в каждом пожилом новорусском типе с расщепленным сознанием, в бывшем доценте совмещались два человека: один радовался присутствию на утренней улице прелестных доступных созданий, видя в этом очевидный знак приобщения к общечеловеческим ценностям; второй, закоснелый угрюмый совок, так и не выдравший одну ногу из рабского прошлого, по-стариковски сочувствовал безмозглым, неоперившимся курочкам, вынужденным спозаранку торговать собственным мясом. Такое раздвоение личности отчасти мешало полноценно наслаждаться свободой, и Заика иногда завидовал своим более молодым товарищам, сформировавшимся уже в благословенную рыночную эпоху.
Возле Центрального телеграфа он сел в такси и велел ехать к метро «Кропоткинская». Водитель, московский прохиндей, мгновенно определил в нем денежного господина. Не спросил: сколько заплатите? — и даже придержал дверцу изнутри, пока Заика усаживался. До «Кропоткинской» — рукой подать, но ехали минут тридцать: центр — сплошная «пробка», что, как отметил про себя доцент, тоже признак прогресса — автомобильный парк растет как на дрожжах.
— Как оно за баранкой? — спросил у водилы. — На хлеб с маслом хватает?