Раиса Горбачева. Жизнь и принципы первой леди СССР
Шрифт:
Мамина сестра – Вера – умерла в шестнадцать лет. Почему? Точно никто не знает. Лечения ведь никакого не было. Старший брат – Александр – умер в двадцать шесть. Почему? Тоже не знают.
Землю родителям дал Ленин – так всегда говорит моя мама. Раньше у них своей земли не было. Сказали, вспоминает мама, бери, сколько хочешь, сколько можешь обрабатывать. Но в начале 30-х годов семья деда была раскулачена, лишилась земли и дома, стала жить временными заработками. А затем деда, говорит мама, обвинили в троцкизме, арестовали, и он бесследно исчез.
– Да что Вы!..
Наша российская, тяжко, как общая солдатская шинель, пропитанная кровью, непредсказуемая
– Да-да, не удивляйтесь. Мама до сих пор не знает, кто такой Троцкий, а дед и тем паче не знал. И вообще, до сегодняшнего дня мать не может понять, в чем провинился ее отец. Наша общая трагедия – все мы ее пережили. Почему я и сегодня так боюсь призывов, раздающихся с разных сторон, «искать виновных». Ведь это – новый кровавый круг!
Бабушка умерла от горя и голода как жена «врага народа». И оставшиеся четверо детей были брошены на произвол судьбы…
А вообще, дед, Петр Степанович, учил своих сыновей. Старшего, Александра, умершего в 26 лет, выучил на экономиста. Учил и младшего, Ивана. Образованию дочерей по российской традиции особого внимания не уделялось. В крестьянских семьях женщины почти сплошь были неграмотны. Моя мама тоже с восьми лет пахала, ткала. Уже будучи замужем, окончила ликбез. Помогла своей младшей сестре получить фармацевтическое образование. Мама у меня – человек природного, острого, одаренного ума. Отсутствие образования всю жизнь считает трагедией в своей судьбе. А главной целью своей жизни видела – дать настоящее образование собственным детям. И действительно всем детям дала хорошее образование.
Мама не работала на производстве, была домохозяйкой. Бесконечные переезды семьи вслед за отцом-железнодорожником, хлопоты, связанные с этим, случайно доставшиеся квартиры – каких «гнезд» у нас только не было: и бараки, и щитовые сборные домики… Хотя нет, был и прекрасный, большой деревянный дом на Урале. Он достался нашей семье в годы войны – я уж и не знаю, какой оказией. А какое-то время была и «квартира» в помещении бывшего монастыря. Представляете? Война. Да и после войны семья по-прежнему жила, как живут перелетные птицы. Только через 40 лет работы отец и мать получили, причем с большим трудом, постоянное жилье.
Мама была домохозяйкой еще и потому, что к двадцати пяти годам уже имела троих детей. Но я не помню с детства и по сегодняшний день, чтобы мама не была чем-то занята. Чтобы сидела, как говорят, на лавочке. Всю жизнь, всю жизнь шила, перешивала, штопала, вязала, варила, вышивала, чистила. Все сама ремонтировала, убирала, работала в огороде, держала, когда можно, корову или козу, чтобы у детей было молоко. Так и сегодня, хотя уже в преклонных годах.
По характеру мама у нас строгая и требовательная. Помню сцену, когда провожали на фронт отца. Этот переполненный вокзал – а я действительно из детства так ярко, так остро помню именно вокзалы с их неповторимой горестной атмосферой – женщины, дети и слезы. Многие женщины даже теряли сознание. И свою маму помню, застывшую от горя. Ее слова: «Кто нас будет поднимать? Надо держаться!»
Мы отца на фронт проводили, но он туда не попал, вернулся в военной форме домой: железнодорожный транспорт был переведен на военное положение. Требовалось спешно строить новые железные дороги – для того же фронта. Из семьи у нас воевали брат матери и мамина сестра: она была военврачом.
Что дали мне родители? Что дала семья? Спрашивая себя об этом, знаете, о чем невольно думаю? Что мои родители и вообще люди, кто перенес весь трагизм этих лет нашей истории, кто удерживал на своих плечах всю ее многотрудную ношу, эти люди не имели возможности реализовать себя так, как им того хотелось. Вероятно, поэтому они избрали своей целью – хотя бы через
Картинки моего детства лишены цельности. Они как бы рваные. Возможно, одна из причин – бесконечная «перемена мест».
В связи с частыми переездами семьи мне пришлось менять много школ. Это, конечно, создавало определенные трудности. Каждый раз новые учителя, разный уровень преподавания, разные требования, другой школьный коллектив. И – в общем-то неизбежный в подобных случаях повышенный интерес к новичку.
– Вечно новенькая? А не кажется ли Вам, что это следует за Вами и во взрослой жизни? Около двух лет сопровождаю Вас с Михаилом Сергеевичем в официальных поездках и вижу, как исподволь нарастает людское, да и журналистское любопытство к Вам. Не только к Президенту – это уже привычно, – но и к Вам. Когда, избираясь на партийный съезд, он приехал на Второй Московский часовой завод, я слышал, как женщины в белых халатах, сборщицы часов, сгрудившись в цехе, спрашивали, вытягивая шеи: «А Раиса приехала?.. Где она?..» Вы уж извините, что цитирую дословно. У нас ведь, приобретая известность, женщина первым делом теряет отчество.
– И что дальше?
– Я им сказал: нет, Раиса Максимовна не приехала – это ведь встреча по сугубо партийным делам.
– Что же они?
– Были разочарованы.
– Да? А вообще и неизбежный повышенный интерес, и определенное недоверие к новичку сказывались, конечно, и на учебе, и на моем внутреннем состоянии. Все годы детства, отрочества меня сопровождала какая-то внутренняя стесненность, скованность, порой замкнутость. Ведь детский коллектив очень своеобразен.
– Вы полностью преодолели эту стесненность?
– Не знаю. Как не знаю и того, следует ли ее преодолевать «полностью». Но положение «вечно новенькой» одновременно формировало и контактность: я просто должна была становиться общительнее.
Школа моего детства. Это не современная школа, с ее оборудованием, обстановкой. Она совсем другая. Школы были, повторяю, разные и все же в главном – одинаковые. Грубо сколоченные парты, самодельные счетные палочки, самодельная азбука, а в годы войны и самодельные тетрадки, в основном из газетной бумаги. И даже самодельные чернила.
– Самодельные чернила?
– Да-да, из сажи… Учебник на четверых-пятерых. В годы войны – ежедневная миска жидкой похлебки на обед. Вспоминаю всех нас, тогдашних детей, одетых в фуфаечки, телогреечки, в лучшем случае – в курточки и «пальто» из домотканой или бумажной материи. Был такой материал – саржа. Первое настоящее пальто получила в подарок от отца с матерью, когда была уже студенткой университета. С каракулевым воротничком, «бостоновое», как уверяет мама. Носила я его долго. Пальто помнит вся семья. Тогда отец по облигации выиграл тысячу рублей. Конечно, в старых деньгах. И знакомые, рассказывает мама, помогли в сельпо купить его. Дефицит! Все помнят пальто – это была прямо веха в истории семьи. Даже подруги мои студенческие и те вспоминают его. Ведь все мы приехали в университет кто в чем – кто в материнском пальто, кто в чьей-то куртке. Так было.