Ракалия
Шрифт:
Вывалившись из беседки, он резво скакнул метра на три, затем ещё и ещё, упрыгивая куда-то в сторону шелестевшей на ветру дубравы. Где и скрылся, странно вздёрнув напоследок кривыми безвольными руками.
Битюжка и Крох ошалело переглянулись, а Михрюта снова спрятала лицо в волосы. И голос её из укрытия звучал глуховато, будто в подушку:
– Вы же поняли?
Битюжка недоверчиво облизнулся, а Крох пискнул:
– Так Пино – он блоха?
Михрюта тяжело вздохнула.
Безумные приключения Попугайчика начинаются: птичья совесть
Сорок третье джукабря четыре тысячи сто двадцать первого года выдалось для Попугайчика неспокойным.
Не задался день с самого начала:
А Попугайчик ждал её, кукушку. Проснувшись, как и обычно, чуть загодя, буквально за пару минут до концерта, думал о всяком, бессознательно ожидая первого для него, упорядочивающего утреннее бытие «ку-ку». Но оно всё не шло, и Попугайчик начал беспокоиться – уж не случилось ли чего? С ним ли, с кукушкой или с миром, который растворялся в предрассветных сумерках за окошком? А может, всё дело в часах? Но вроде нет – они-то как раз перестукивали мерно ходиками, напоминая о том, что всё в порядке и время идёт своим чередом.
Нетерпение, волнение, внутренняя дрожь Попугайчика нарастали – время уходило, а кукушки всё не было. Он начал возиться в постели, нервно позёвывать, тоскливо поглядывать в тёмный угол дома, куда как раз скользнул сквозь щёлку странный и непонятный луч… Время утекало, терпение – на исходе, и вот уже кажется, что придётся сегодня (в самую-то рань!) менять такой с трудом заведённый распорядок со всеми установленными ритуалами.
«Что же это за горе и неприятности?» – стонал про себя Попугайчик. «Уж столько лет ничего не приключалось, и вот, подумать только, кукушка исчезла. А значит, – надо ждать беды покрупнее, всегда ведь что-то ужасное начинается с потерянных кукушек…». Он уже беспокойным сердцем ощущал подступившую к дому ледяную глыбу неизвестности – своей мёртвой неизбежностью она напирала, захватывала пространство и с мягким хрустом опрокидывалась на хрупкую его головёшку…
Чуть не вскрикнув от ужаса, Попугайчик вскочил и замер; прислушиваясь, всё ещё надеясь на то, что всё-таки что-то случится, и кукушка с извиняющимся запоздалым отчаянием исполнит утренний долг. Однако тёмное пятно висящих на стене ходиков угрюмо хохлилось, щёлкало секундами, но кукушку не выпускало.
Попугайчик начал аккуратно, мелкими шажками подвигаться к часам. Когда он уже совсем вплотную подступил, настолько, чтобы видеть усы едва подвижных стрелок, приключился второй припадок безмерного ужаса: ходики показывали пятнадцать минут восьмого. То есть, обнаружились пятнадцать минут кошмарного кукушкиного опоздания – вот он, этот мир отчаянного хаоса, в котором теперь предстояло жить…
Попугайчик судорожно припоминал – а когда он последний раз слышал кукушку? Ночью-то, сквозь сон, он и близко не обращал внимания на её ежечасные зовы, а вот вчера, перед сном, не было ли тут чего-то странного? Может, она совсем ни при чём, эта вздорная кукушка, а во всём виноват механизм сошедших с ума часов, заперших её навеки?
Сколько ни тужился, ни пытался он восстановить в голове события прошедшего вечера, всё без толку, не вырисовывалось воспоминаний.
В этом, пожалуй, виноват сам Попугайчик – уж настолько им был заведён один-единственный, ничем не нарушаемый порядок, что дни протекали в ритме большого, бесконечно повторяемого супер-дня. В этом супер-дне было многое предусмотрено. И еженедельные походы в продуктовую лавку, и ежемесячные свидания с Леди Пирожное под Луной, и ежегодный соло-концерт в честь дня Рождения, и много ещё всякого, что спланировать несложно.
Но вот чего там точно не было, так это воспоминаний о проживаемом супер-дне. Поскольку какой смысл запоминать то, что и так идёт своим чередом, почти точь-в-точь повторяемом?
Одним словом, уверенности
Затаившаяся в тесной часовой пещерке кукушка прямо-таки каждым струганным своим пёрышком ощущала разливающуюся неуверенность Попугайчика. И совесть покалывала ещё больше – ну чего стоило вылезти и прокурлыкать это дурацкое «ку-ку, ку-ку» ровно в семь-ноль-ноль? Замешкалась-то она всего на доли секунды, можно было бы выпорхнуть слегка позже, он бы и не заметил заминки. Стыдно, птичка, чрезвычайно стыдно!
И уже никак этого не замазать, придётся притворяться, что что-то в тебе сломалось или в часовом механизме пошло не так. А потом, когда Попугайчик бессмысленно потыкается отвёрткой внутри её домика, внезапно вспорхнуть с натужным «ку-ку, ку-ку» только лишь для того, чтобы убедить его – всё пришло в норму, и ходики можно вешать обратно. Ничего не поделать, таковы уж правила сожительства с Попугайчиком – убеждать в нормальности заведённого им распорядка…
Растянувшиеся минут на пять размышления Попугайчика, однако, ни к чему не привели. Он решил отложить вопрос с кукушкой на потом, разобраться с проблемой в течение дня.
Тяжело вздохнув, Попугайчик внезапно с третьей волной ужаса понял, что двадцатиминутная заминка с часами лишила его на сегодня утренней зарядки. Сейчас уже поздно начинать, не спасут те пять или десять сделанных невпопад движений руками и ногами, бессмысленно даже пробовать… М-да, вот так и летит всё в тартарары, всё важное – корове под хвост.
Корова! Манька его ненаглядная, уфф, как он вовремя вспомнил. Ведь самая пора её навестить с ведёрком заготовленного накануне корма. И не просто проведать-накормить нужно, а как следует выдоить, утренний надой как раз самый важный, задающий настроение на весь день и ему, и Маньке.
Накинув серый халат, Попугайчик подхватил ведёрко и выскочил из дома. Тут уже вовсю ёжился и расправлялся ранний осенний рассвет. Солнце приятно клубилось в облаках за дальним прилеском, гомонили какие-то неспокойные птахи в желтеющей листве, и всё было в сладость.
Ворвавшись в хлев, Попугайчик с нежной умильностью повис на шее Маньки. Только она могла его сегодня утешить и хоть как-то вывести из мрачных мыслей о потерянной кукушке. И пока корова чавкала из корыта наваленными корнеплодами, он размышлял о том, какие беды ещё сегодня навалятся (а в том, что будет что-то, – сомнений не было).
Манька, кажется, чуяла его беспокойство, поглядывала искоса и всхрапывала как будто недовольно, соглашаясь в несправедливости тяжко навалившегося дня. Но вместе с тем и приободряла, показывала своим видом, что, может быть, всё ещё обойдётся. Надо просто взять себя в руки и…
Манькино понимание понравилось Попугайчику – он довольно чмокнул коровёнку в нос, подвинув ногой под неё чистое ведро. Затем, надев рукавички, подсел под грузный круп и ухватился за мягкую упругость вымени.
Священнодействие дойки Попугайчик давно уже сравнивал с чем-то поистине неземным – такое славное удовольствие он испытывал, разминая пальцами манькины сосцы. Иногда чудилось, что не молоко он из коровы выдаивает, а перебирает по струнам какого-нибудь музыкального инструмента – нежно, ласково, трепетно и с лёгкой страстью. Появлялись даже отзвуки волшебной мелодии – то ли воображаемые, то ли реально рождаемые переплетением гамм манькиного сопения-пыхтения с отзвуками лиричных соприкосновений тонких молочных струй о жесть ведёрка. Впрочем, вплеталось в мелодию и ещё нечто неуловимое, что, собственно, и превращало звуки в музыку – необъяснимое, зарождаемое в глубинах его души. Попугайчик называл это вдохновением, именно оно и восхищало, заставляя трепетать всеми внутренними фибрами. Вдохновенная дойка – прекрасно же.