Ракета
Шрифт:
Далеко волки завыли. Подумалось Михаилу — а ну как сюда бегут? И ускорил шаг. А навстречу ему шел человек умного вида, в фуфайке но с непокрытой головой. Золотов почему-то спросил:
— Я правильно иду?
А человек испугался и метнулся в сторону, за кусты. Тогда Михаил двинулся далее. Лес стал совсем густым. По колено в снегу, с хрустом ломая черные сучья, Золотов вышел на поляну. Поляна была круглая и вся в пнях. Только из-за снега пни выглядели как холмики. А может это было кладбище. Тоже похоже.
Михаил хотел пересечь эту поляну, и тут случилось великое
— Знамение мне, — сказал Михаил.
2
Вошь да вошь, никак не убьешь. Стоит и давит. Прошка, в кармане ложка. Руки как лопаты. Небрит и вонюч. Мимо проходит — все морщатся. Штаны на нем несуразные, ботинки казенные, лицо крупное, голова что котел, ходит вразвалку, а ботинки еще скрипят. Матушка говорила, отпуская из дому — по берегам рек не ходи, упасть можешь. А он плавать не умеет.
Ходил по мощеной камнем набережной. Ледовое поле перешел. Рыбаки сидят, удой рыбу удят. Прошка подходит к ним и просит рыбки. Рыбаки гнали его прочь. Но с опаской. Он ведь парень здоровый, еще гахнет кулаком, и тут же на льду попрощает душу с телом. И вышел Прошка на набережную, оттуда поднялся к станции метро, что одной стороной в холм уходит, а другой по мосту.
Внутри станции как в церкви — Прошка был, знает. Только свечки не горят и поп кадилом не машет. Турникеты, тетя в стеклянной будке. Прошка к ней. Пропустите, я глухонемой. На самом деле нет. Но стоит, мямлит, источает вонь. Проходи.
Голубой поезд двери закрывает. Вагон первый. Вот так две створки сходятся. Тут рука между ними — раз! Ладонью встряла. Стоит за окнами Прошка, дебелую руку упорно держит. Распахнулись створки. Вошел Прошка, навис над пассажиркой, пожилой, в очках и в шапке видом похожей на тарелку с пловом, когда плов лежит горкой, а в нем ложка. И гундосит Прошка — дайте денег глухонемому. Ручищами за поручень взялся, тот аж прогибается. У Прошки куртка непомерная распахнута, мотня расстегнута, щетина клочьями рыжеватая, морда — во — о двадцати прыщах, а поперек лба царапина краснеет. Это его дерево тополь поцарапал. Идет Прошка, а на встречу ему тополь. Сук вот так выставил. Прошка ему:
— Отойди!
А тополь:
— Сам отойди!
И по лбу. Шапку сбил, вязаную, прямо в грязь. Это еще вчера было, когда не подморозило. Но снег падал. Широкий. Прошка язык высовывал и его ловил. Холодные кислинки точками. Зимнее лакомство.
3
Пришел в город. Сразу понял, что это город — машин много. Было уже светло. Утро или день — непонятно. Солнца не видно, а часов у Михаила нет. Все идут куда-то или едут. Посмотрел Михаил на дороги. Асфальт везде. Хорошо!
Захотелось на метро покататься. Велик город Бздов. На станцию, что у самого леса, зашел. Купил круглую штуку жетон. В руках повертел. Легкий, зеленый. Купил еще пару штук, чтобы дома подарить. Столичный сувенир.
Поднялся на эскалаторе
Вдоль перрона уже стоял поезд. Не успел, пришлось следующего ждать. Глядел на прочих. Многие прочие имели на голове скворечник, а в нем две дырки для глаз. Золотов понял — новая мода.
Подъехал другой поезд. Михаил туда. Сидячего места не хватило. Стал, за поручень взялся. Набрали ход, в холм, в самую утробу земли. Михаил рекламы читает. Интересно. На телевизоры под потолком смотрит. Красиво показывают. Зевнул, рот не прикрыв. Тут ему стоящий рядом мужчина сунул в рот жареный пирожок и еще подбородок кверху приподдал:
— Жуй!
Михаил пожевал и улыбнулся. Радушные люди в столице. Видят, что человек издалека, и накормят. Не то что везде.
Все вокруг сидели и стояли и улыбались. Некоторые, многие со скворечниками, держали в руках спеленатые веревками елки. Один дядя в лопоухой ушанке, сидел и держал на коленях раскрытую коробку. В ней играли бликами шары с пипками. Елочные игрушки. Дядя улыбался и говорил своей спутнице, наверное жене:
— Смотри какие!
Та брала один в руку, щупала, клала на место. Отвечала рассеянно:
— Да, да.
А через несколько станций у Михаила живот заболел. Невмоготу. Как острым кинжалом кто ворочает. И смотреть на людей с умилением он не может. Видит скворечники, глазки из дырочек. А другие люди, которые с нормальными лицами — те стоят и жуют жевательную резинку. Мерно и мощно челюстями, общество жует, остановив задумчивый взгляд. Вспомнился Михаилу хлев в родной Мотовиловке — там тоже так стояли, жевали. Под себя делали, хвост подняв. Поразила Михаила страшная мысль, а ну как здесь начнут тоже делать? Резь в животе усилилась, он стал пробираться к выходу. Приближалась станция.
Мужичок с квадратной бородкой, в шапке как та песочная паска, вылитый профессор, на ногу ему интеллигентно наступил, шаркнул и сказал прямо в лицо тяжким дыханием:
— Извини-подвинься!
И зло ударил в грудь, так что у Михаила все зашлось. Тут его вынесли, потому что двери открылись, и слышал он далеко, что по радио, кажется это радио, объявляют название станции и торопят скорее выходить и заходить. Толпа припечатала его к стене и начала размазывать. Так несет горная речка бревнышко, долбя его об камни возле берега. Михаил только руки растопырил, гладкие плиты стен хватал да кряхтел. Чуть не плакал. А рюкзак у него с одного плеча слетел, лямка порвалась.
Поток народу схлынул. Остались одинокие. Увидел скамейку возле стены, дошел, сел. Отпускать живот стало. Рюкзак на колени положил, термос вынул, стал колпак, похожий на снаряд, отвинчивать. Тут над Михаилом наклонился большой человек и сказал невнятно:
— Дай.
Растягивая «а». Михаил поднял глаза и увидал его, юродивого, большерукого, крупноголового, с липкими волосами. Золотов ему чаю в крышечку налил и протянул. Большой человек взял, выпил одним махом. Обратно сунул, снова: