Ракеты и подснежники

Горбачев Николай Андреевич

– - Вам беспокоиться нечего: вы с мужем преспокойно доживете до золотой свадьбы!
– - рассмеялся Незнамов.
– - Ведь достижение такой скорости пока лишь утопия. Великая утопия. Неизвестно, когда человек научится быстро летать, хотя атомная энергия, создание в будущем плазменных двигателей дают смутные основания для надежд.

В разговоре время летело быстро. Незнамов в тот вечер окончательно покорил меня: он оказался начитанным, интересным собеседником. Пожалуй, хорошо, что судьба свела меня с ним. Разговор взбудоражил, всколыхнул душу. Я знал, что ночь для меня

пройдет в затяжной бессоннице. Да и Наташка была в этот вечер иной: не раз взгляд ее становился острым, глаза загорались и нервный румянец пробивался под смуглой кожей щек. В душе я радовался за нее.

Незнамов наконец спохватился, взглянул на часы:

– - О-о, скоро час ночи! Однако, засиделся.

Да, на половине Климцовых давно стояла сонная тишина. Незнамов, поднявшись, застегивал китель. Наташка, сидевшая в глубокой задумчивости, вдруг спросила:

– - Сергей Александрович, вот вы заканчиваете академию -- и тоже в такую дыру? Это было бы ужасно!

Она, кажется, поняла, что сказала не то, вспыхнув, в замешательстве расширила глаза. Мне стало неловко и стыдно. Неужели она об этом только и думает? Незнамов снова, как в начале вечера, пристально взглянул на нее.

– - Многих ждет эта печальная участь. Но если, -- он потупил взгляд, словно знал какую-то тайну и только вынужденно должен говорить о ней, --если лично обо мне, то, думаю, найдется место без выезда...

Я провожал его. У крыльца дома "холостяков" мы остановились. Царила густая темнота: туман или тучи скрывали небосвод. Сторожкая глухая тишина поглотила все.

Незнамов внезапно негромко, с выражением продекламировал:

Устало все кругом: устал и цвет небес,

И ветер, и река, и месяц, что родился,

И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,

И желтый тот листок, что наконец свалился.

– - Афанасий Фет, певец настроения...
– - Он нашел в темноте мою руку.
– -Спокойной ночи!
– - Потом хлопнул легонько по рукаву шинели; с веселой ломкой игривостью, переходя вдруг на "ты", сказал: -- А жена у тебя, брат, красивая! Сознайся, в ней те самые два куска сахару?..

14

После пасмурных дождливых дней наступили настоящие весенние. Утром солнце выкатывалось круглое, огненное. Дожди и туманы съели снег вокруг позиции, и только в лесу он еще лежал серыми грязными островками. Дыхание тайги, доносимое безмолвным ветерком, было еще знобким, но уже влажным, сладко-терпким. К обеду развозило так, что резиновые сапоги с налипающей грязью казались пудовыми.

С утра до поздней ночи мы усиленно готовились к предстоящим учениям. Офицеры оказались правы: не успевала закончиться тренировка, которую проводил штаб полка, как начиналась своя, спланированная адъютантом Климцовым. В кабинах станции от беспрерывно работающей аппаратуры становилось жарко -- техники распахивали двери настежь. Стартовики упражнялись в развертывании и свертывании пусковых установок: из-за бруствера долетали громкие команды и доклады, глухой топот ног, натруженный рев тягачей. По дороге то и дело сновали машины с расчехленными ракетами.

Начальство -- Андронов,

Молозов, Климцов -- тоже, как и все мы, уходило с позиции только на обеденный перерыв. А после обеда -- снова занятия, тренировки или регламенты.

Наша работа над прибором объективного контроля застопорилась. С Незнамовым мы успели пересмотреть и рассчитать лишь половину схем. По плану стажировки он временно перешел в кабину к старшему лейтенанту Пономареву. Только Скиба, когда выдавалось несколько свободных минут, по-прежнему вытаскивал стоявший между шкафами каркас прибора, сдувал пыль и принимался паять очередную схему. Он успевал делать все -- участвовать в тренировках, сидеть над схемами и учебниками, готовясь к экзаменам на оператора первого класса, помогать товарищам, каждый день заниматься с Демушкиным.

О нашей группе опять заговорили. Ивашкинцев мы оставили по всем показателям позади, и только Юрка Пономарев по-прежнему мигал нам впереди. Впрочем, мы лелеяли надежду: придет время -- и ему начнем наступать на пятки!.. Скупой на похвалу, майор Климцов теперь нередко во время боевой работы ронял одобрительно: "Молодцы, молодцы". А подполковник Андронов после одной из контрольных проверок объявил благодарность перед строем всем операторам группы...

– - Буря! Скоро грянет буря!
– - ликовал Скиба.

– - Ишь нашелся буревестник!
– - отзывался Селезнев, хитро щурясь.
– -Жирку бы тебе только сбросить, Остап, а то чего-то смахиваешь, скорее, на ту нелетающую птицу... О ней у Алексея Максимовича сказано: "Робко прячет тело жирное в утесах". Как ее?..

– - Пингвина имеешь в виду?
– - щерился в ответ Скиба.

– - Вот-вот, его самого... Или ждешь полковую тренировку и на ней будешь сбрасывать?

– - На ней, точно.

Эту тренировку с передислокацией и маршем, обещанную штабом полка, мы ждали со дня на день. Она должна была всесторонне выявить нашу подготовку к будущим испытаниям. О ней говорили всюду -- в курилке, на позиции, в казарме.

Люди были возбуждены назревавшими событиями, все принимали близко к сердцу. Мы, конечно, сознавали важность учения, маневра, которые где-то и кто-то планировал, и в то же время нам была дорога эта сложная, "тонкая" техника, которой предстояло трястись по таежным дорогам. Мы становились на сторону техники.

Перед самой сменой дежурных расчетов в курилке передо мной вырос сержант Коняев с расстроенным лицом:

– - Неисправность, товарищ лейтенант. Только объявил "Закончить перерыв", включили аппаратуру -- метки нет...

– - Кто работал?

– - Демушкин.

Я быстро зашагал к кабине. Тоскливо засосало под ложечкой: скоро смена дежурства, а тут -- неисправность! И что там еще такое? Опять Демушкин? Тогда сунул руку, чуть не отправился на тот свет, еле очухался... и снова?

Волна знакомых запахов -- горячей резины, краски, душистого ацетона --ударила в нос. У крайнего шкафа склонились Скиба и Демушкин. В выдвинутом блоке безмолвно краснели глазки накальных нитей ламп -- розовые отблески застыли на лицах солдат.