Rammstein: будет больно
Шрифт:
После выхода альбома критики действительно откопали несколько заимствований. Скажем, вступление «Mein Herz brennt» напомнило многим Puff Daddy. Намеренно ли раммштайновцы сохранили подобные элементы заимствований, свойственные обычно поп-культуре?
Флаке: «К сожалению, мы заметили это слишком поздно — и это нас порядочно взбесило. Поэтому песня чуть было не вылетела из альбома…»
Пауль: «Начну с того, что эта вещь Led Zeppelin, но они ее играют совершенно по-другому — другие звуки, другой ритм… Жалко, конечно, что это заметили… Когда украл, главное — не попасться…»
Флаке: «В любом случае мы не хотели цитировать что-то абсолютно. Хип-хоп же взял это для себя за правило. А когда это делаем мы, нас обвиняют в воровстве».
Постепенно начала складываться концепция альбома. Была идея назвать его «Mein Herz brennt», но потом от нее отказались, так как хотели остаться верными
Заглавной, смысловой композицией была выбрана «Mutter». Столь умиротворенно-детское название резко контрастировало с той тяжелой музыкой, которая вошла в альбом, но, по словам самих музыкантов, именно это обстоятельство давало больше пространства для интерпретации.
Флаке: «Мы отчетливо понимали это, когда делали наши фотографии для обложки. Собственно, мы плаваем там как мертвые тела в формальдегиде, но между тем многие интерпретируют это как околоплодную жидкость. И вопрос „почему?“ так и просит ответа „Мы не знаем заголовка лучше, чем этот“. Конечно же, название „Feuer Frei“ („Открыть огонь!“— Примеч. автора.) не звучало бы так дико».
Пауль: «„Mutter“ — это эмоциональное понятие с возможностью обширного восприятия. Мы стараемся показать открытые для трактовки вещи; мы боимся пошлости, банальности и однозначности. В „Heirate mich“ речь идет о некрофилии, но мы бы никогда не стали использовать в ней припев: „Некрофилия, ты прекрасна, как никогда!“ Из-за того, что мы назвали очень тяжелый альбом „Mutter“, сразу же возникли вопросы. Я хочу быть предельно откровенным — для меня это название слишком патетическое, прежде всего потому, что оно содержит в себе идею об отношениях между сыновьями и матерью. Для меня эти отношения давно ясны, чего не скажешь об остальных участниках группы».
В конце апреля 2000 года материал для новой пластинки был более-менее готов. Его даже удалось опробовать на нескольких тайных берлинских вечеринках для особо приближенных поклонников. К сожалению, время поджимало, поэтому более серьезной обкатки не было, о чем музыканты сильно жалели. Работа в деревенской глуши так понравилась раммштайновцам, что для окончательной, чистовой записи альбома было решено отправиться так же подальше от индустриального шума, на юго-восток Франции, в «Mirorval Studios». Студия довольно известна в музыкальной среде, ранее в этой рок-н-ролльной кузнице записывались такие легендарные группы, как Pink Floyd (альбом «The Wall» ), The Cure, Sade, AC/DC.
На помощь в нелегком звукозаписывающем деле был призван проверенный шведский продюсер Якоб Хелнер, работавший над предыдущими альбомами команды. Сомнений в выборе у музыкантов не было: «Якоб — идеальный продюсер для Rammstein, потому что он не вмешивается в сочинение песен. Лишь когда песни готовы, мы начинаем вместе работать над тем, чтобы сделать их более сильными. С другой стороны, он знает, как придать музыкантам уверенность в своих силах так, чтобы они смогли максимально выложиться во время записи. Он очень дисциплинирован и пунктуален. Он так концентрируется на своей работе, что после дня, проведенного с нами в студии, шатается, как будто выпил лишнего».
Шесть недель, проведенных во Франции, по всей видимости, надолго останутся в памяти шестерых немецких парней: «Мы записывались во Франции, на винограднике. Уже с утра бутылки дребезжали, светило солнце, это было просто невероятно! Вечером из холодильника появлялось розовое вино. И если мы его не выпивали, хозяин виноградника очень на нас сердился. Это был абсолютный рай». Тут самое время вспомнить французскую поговорку: «Если вино мешает работе, бросай работу». Сочетать такую расслабленную атмосферу с типичной немецкой основательностью было весьма проблематично. Пауль: «Время работы в студии стоит дорого, про это тоже нельзя забывать, и для записи все должно быть подготовлено наилучшим образом. Поэтому в студии невозможно расслабиться. Я всегда удивляюсь группам, которые могут репетировать и развлекаться одновременно. У нас так не бывает. Мы всегда стараемся делать заготовки, полуфабрикаты. Сначала идешь в репетиционное помещение, играешь до тех пор, пока уже больше не можешь. После чего отправляешься с записанным материалом в студию. На этот раз всю работу мы проделали даже дважды: один раз — записав все на бобину, затем — в электронном виде, чтобы посмотреть, что получилось». Работы предстояло много. Надо было не только довести все записи до ума, но и выбрать одиннадцать песен, которые войдут в альбом. Выбирать было из чего: «Мы изменились, да и материала сейчас больше, нежели раньше. На этот раз мы выбирали из тридцати песен». Были композиции, которые полностью удовлетворяли группу, но по различным,
Памятуя о французской винной расслабухе, совершенно не удивительно, что окончательно доделать запись там так и не удалось. Для финальной подчистки и микширования стали искать новую студию. И на этот раз добрые люди присоветовали остановиться на бельгийской «Galaxy». В июне работа над альбомом продолжилась вместе с маститым звукоинженером Рональдом Прентом.
«Galaxy» на тот момент считалась одной из лучших студий в мире или, по крайней мере, в Европе: «Там такие толстые оконные стекла, что в одном зале может взлетать реактивный истребитель, а в соседнем в это же время звучать пианино. Эту студию можно сравнить с залом аэропорта», — рассказывали раммштайновцы. «Но оказалось, что дело не только в качестве, то есть в оснащении студии. Мы хотели только микшировать записи и по наивности думали, что для сведения музыки атмосфера не важна. Но Бельгия — уродливая страна, поэтому у нас так ничего и не вышло». (Тут стоить отметить, что немцев вообще не слишком жалуют во многих европейских странах. Поэтому таким характеристикам Бельгии удивляться, наверное, не стоит. Сказывается скорее разница в европейских менталитетах, чем творческие разногласия.) Вероятно, работа в Бельгии так контрастировала с тем, к чему уже успели привыкнуть участники коллектива, что, не успев начаться, она была прервана. Решено было найти новую студию и звукорежиссера, который смог бы претворить все музыкальные задумки участников группы в жизнь.
С таким вот хорошим настроением вернулись в Европу. Надо было доделывать альбом, который был хорош, но чего-то в нем все же не хватало, и найти звукорежиссера, способного понять, чего именно. Как назло, выяснилось, что у всех известных в этой области людей катастрофически не было времени, а неизвестно с кем работать не хотелось. Но тут раммштайновцам наконец повезло: они случайно познакомились со шведом Штефаном Глауманом, который был не только профессионалом в этой области, но и имел свободное время. Правда, Штефан сразу поставил несколько условий. Во-первых, он предупредил, что работает медленно, а во-вторых, «раз это вы чего-то от меня хотите, а не я от вас, то вы и приезжайте ко мне в Стокгольм». «Там у него жена и дети», — с пониманием отреагировали раммштайновцы и в октябре приехали в полном составе в шведскую столицу, где им суждено было провести почти три месяца. «Мы снимали зловещую, темную квартиру, но зато теперь никогда не заблудимся в Стокгольме». Работа шла в крошечной, вечно сумеречной «MVG Studio»: «Микшерский пульт тоже был очень маленький. И когда принесли еще два пульта, в помещении могло поместиться еще лишь два человека. В Стокгольме уже в два часа дня становится темно, а светло — только в 11 утра. Так что много за это время просто не успеть. В основном мы проводили время в кафе напротив, где была сибирская кухня, и ужасно скучали». Но, как потом выяснилось, это штефановское «медленно», оказалось тем самым «верным», и спустя три месяца альбом получился именно таким, каким хотели его слышать сами музыканты.
Но и на этом они не успокоились, по-прежнему не хватало какого-то музыкального монументализма. Именно тогда фонограмму обогатили симфоническим звучанием «Filmorchester Babelsberg» (Симфонического оркестра киностудии «Бабельсберг»). Симфоническая мощь придала долгожданную законченность композициям «Mutter», «Mein Herz brennt» и финальной «Nebel», превратив их в полные драматизма эпические драмы.
Стоит отметить еще несколько интересных моментов из истории этой записи. Голос ребенка в композиции «Spieluhr» принадлежит Кире Линдеманн, дочери Рихарда. (Некоторая путаница с фамилией объясняется тем, что мать Киры — бывшая жена Тилля, которая позже имела роман с Рихардом. Они никогда не были женаты, и у Киры осталась фамилия матери.) А вот женский голос, звучащий в композиции «Sonne», — вовсе не настоящий, он создан Флаке с помощью компьютера.
Подводя итог всей этой полуторагодичной работе, можно смело констатировать, что группе удалось создать именно такой альбом, который от нее и ждали — мощный, брызжущий неистовой энергетикой громоподобных гитарных риффов и зубодробительного ритма барабанов, неистовый и в то же время неожиданно мелодичный, затягивающий слушателя с первых минут в зловещую пучину осовремененных готических образов и не отпускающий до последних аккордов финальной композиции.
Тексты нового альбома хоть и стали, по мнению критиков, более «сбалансированными», особого изменения в своей тематике не претерпели.