Ранчо «Каменный столб»
Шрифт:
— Знаю. Хорошо, идем домой, а утром сядем на пароход «Вега»; капитан дал мне каюту, хотя это грузовой пароход. Через пять дней будем в Порт-Станлее.
Они подошли к веранде.
— Нашелся? — улыбнулся Линсей.
— Такое сокровище не потеряется, — уныло ответил Роберт. — И знаете, что я вам скажу совершенно откровенно: домой я очень хочу. Но ведь я участвую в одном деле, я дал слово быть на месте в десять часов вечера…
— Ну, ну!! — воскликнули старики. — Опять Баттаран?
— Не Баттаран,
— Так ты это-то дело и стряпаешь? — воскликнул Линсей.
— Какое дело? — спросил Найт.
Линсей рассказал.
Найт задумался и молчал.
— Вот что я сделал, — объяснил Роберт. — Перелез стену лечебницы и вручил Хуану револьвер, как он просил своего друга, Рамзая; мы там вместе были.
Более подробный рассказ мальчика так изумил Найта, что он снял пенсне, снова надел и снова снял.
— Да, я еще мало знаю тебя, Роб, — сказал ветеринар. — Однако ты первостатейный ловкач! Да еще нашел клад!
— Вот что, дядюшка, — сказал мальчик, — хвалите или браните меня, как хотите, но дайте поесть.
Найт после встречи с Робертом сразу направился в «Гваделупу», и там ему сказали, что Роберт живет в одном номере с Линсеем. Тотчас старики познакомились, Линсей посвятил Найта в похождения племянника, чем несколько успокоил ветеринара, понявшего, что Роберт не бесприютен и не сделал ничего плохого.
Наевшись, Роберт сказал:
— Дядюшка, я должен быть на месте в десять часов вечера. Я обещал. Вас мне жалко, вы будете беспокоиться, однако я иначе не могу.
— Понимать-то я понимаю, — задумчиво ответил ветеринар. — Мистер Линсей, хочу с вами посоветоваться, как быть.
Старики пересели за круглый стол.
— Мой план такой, — сообщил ветеринар. — Немного попозже, когда он будет пить с нами кофе, тихонько подлить ему в чашку хлоралгидрата. Тогда он крепко уснет. Нельзя же допустить ребенка идти на такой риск.
— Я не вижу особенного риска для него лично, — возразил Линсей. — Но сдержать слово он должен. Могут быть неприятности, конечно; даже допрос… но ведь дела Роберта налицо: он действует бескорыстно, из лучших побуждений человека; к тому же это — мальчик. А если вы его обманом задержите, он будет мучиться и никогда не простит вам.
Найт спорил, Линсей не уступал. Наконец Найт вынужден был согласиться, что насилие невозможно. Он подозвал Роберта.
— Ну, так, — сказал Найт, — мы решили: иди в десять часов и делай то, что взялся сделать. Не думаю, чтобы теперь очень необходимо было твое участие, но быть там ты, конечно, должен.
— Только запомни, — добавил Линсей, — что в дальнейшем тебе лучше приберечь свои силы и стремления до более зрелого возраста. Ты останешься, какой ты есть, а преждевременные непосильные задачи тебя только утомят раньше времени. Итак, ступай
— Вы, дядя, не сердитесь! — спросил мальчик.
— Что ты, милый! Надо бы сердиться, однако, раз уж ты родился таким…
— Я приду ночью, — сказал Роберт, — не бойтесь за меня…
Он засмеялся и ушел, — нарочно раньше десяти, чтобы не волноваться и не волновать Найта, которому, конечно, трудно было дать подобное разрешение.
Между тем Рамзай, узнав о своем увольнении и опасаясь приехать к себе в фирму даже за расчетом и багажом, доверил это дело одному знакомому фотографу, чтобы тот переслал деньги и вещи, когда получит известие, по указанному адресу…
Ван-Рихт условился быть на месте, за стеной лечебницы, к десяти часам, как и Роберт. Он приехал в автомобиле, наняв и сговорив знакомого шофера, за большие деньги, по окончании дела гнать во всю мочь к глухому переулку, где похитители с Хуаном должны были выйти и пешком пробраться на судно, чтобы замести следы в случае погони.
Завидев въехавший на пригорок автомобиль, Рамзай, который тихо сидел с Робертом у стены, слушая его рассказ о дяде и возвращении домой, встал.
— Вот этот? — спросил Ван-Рихт, указывая на мальчика.
— Он самый.
— Ага! Но что же ему делать теперь?
— А я буду мешать погоне, — заявил Роберт. — Я, знаете, брошусь под ноги, буду сбивать со следа, кричать: «Бегите туда! Бегите сюда!».
— Вполне может пригодиться, — сказал Рамзай, — он находчив.
Между тем шофер перевел машину на улицу против лечебницы и стал так, чтобы не было подозрения.
Хуану было объявлено доктором, что он будет завтра перевезен в другой город и помещен там в лучшую лечебницу.
Лишь получив револьвер и записку от Рамзая, Хуан догадался, что Ригоцци что-то знает, и, вероятно, боится попыток освобождения.
Спрятав револьвер под матрас, Хуан стал ждать ночи. У него были часы. Без четверти час Хуан, вполне приготовясь, подошел к двери и позвонил.
Меринг, дежурный фельдшер, обязанностью которого было являться на звонки после двенадцати, звякнул ключом и, приоткрыв дверь, спросил:
— Что с вами?
— Головокружение, — сказал Хуан, — меня тошнит.
Меринг распахнул дверь и увидел револьвер, приставленный к его лицу.
— Маньяна… — прошептал Меринг, — что случи… я…
— Немедленно выведите меня, ведите тихо, без шума. Идите впереди. Я решился на все. Если закричите, — убью.
Фельдшеру жизнь была дорога: побледнев, однако кивнув головой в знак согласия, Меринг пошел впереди Хуана по светлому пустому коридору, к выходной двери. Сняв со стены ключ, он бесшумно открыл дверь.