Рандиана, или Похотиада

Автор неизвестен

Вид у нее был такой шаловливый, а на губах играла такая очаровательная улыбка, что, стоя в дверях и наблюдая за ней, я не решался войти и нарушить ее грезы.

«Возможно, – думал я, – она сама утешает свою киску, и сейчас, наедине…» Но тут же отбросил эту мысль, поскольку нежное личико Люси и ее живые голубые глаза свидетельствовали о том, что это невозможно.

В это мгновение произошло нечто, наведшее меня на мысль о том, что Люси все же иногда утешает саму себя и уже готова к этому, потому что она засунула руку под платье и, задрав нижнюю юбку, принялась внимательно разглядывать нижнее белье.

Но

я тут же догадался об истинной причине такого разглядывания: когда я дразнил ее киску под столом во время обеда, у нее произошло естественное выделение соков, а поскольку такое случилось с ней впервые, то она теперь пытается понять, что же это такое.

«Значит, она все-таки невинна», – подумал я. Но более сдерживаться я уже не мог: как только я увидел пару стройных женских ножек, облаченных в красивые чулочки голубоватого цвета с перламутровым отливом, все во мне взыграло, и я, прежде чем она успела понять, что происходит, в два прыжка оказался перед ней.

– Ах, мистер Сминтон! О мистер Сминтон! – это было все, что она смогла произнести, увидев меня перед собой.

Я же в ответ обнял ее и поцеловал в зардевшуюся щечку, поскольку боялся ее испугать, позволив себе сразу слишком многое.

Наконец, когда она успокоилась и, словно утомившись, прилегла на софу, я, склонившись над ней, запечатлел поцелуй на ее губах, к радости своей обнаружив, что она страстно отвечает мне.

Я тут же решился проникнуть в ее полуоткрытый рот, коснулся своим языком ее языка, и, как я и предполагал, ее возбуждение от этого лишь усилилось; тогда, не говоря ни слова, я взял ее руку и направил к моей восставшей плоти, за которую она ухватилась с цепкостью утопающего, хватающегося за соломинку.

– О моя дорогая! – нежно сказал я и, не дожидаясь дальнейших знаков одобрения с ее стороны, мягко раздвинул правой рукой ее бедра, и они легко поддались, открывая мне заветный проход.

Сказать, что я был на седьмом небе от наслаждения, когда мои теплые пальцы нащупали ее набухшие губки, а потом и ненарушенную девственную плеву, похожую на лепесток розы, значит, не сказать ничего.

В миг единый я, упрощая себе задачу, расположил девушку на софе так, чтобы ее круглая попка покоилась прямо посередине. Затем я высвободил свою плоть из ее руки и приложился ею к губкам влагалища. В то же мгновение я быстрым движением большого и указательного пальцев раздвинул эти губки, чтобы облегчить себе вход. Затем я сделал резкий выпад внутрь, отчего Люси вскрикнула: «О Господи!», подтверждая тем самым, что радостное событие свершилось.

Как я уже говорил, размеры моего члена были далеко не шуточными, а в этой ситуации, когда возбуждение, владевшее мной, было поистине чрезмерным, член был куда больше, чем обычно. Однако благодаря тому, что моя милая девственница разогрелась, выделяемая ею жидкость послужила хорошей смазкой, и она, перемешавшись с небольшим количеством крови, свидетельствующей о разрыве девственной плевы, сделала трение естественным и безболезненным. Но дело было не только в этом. Войдя в лоно Люси, я обнаружил, что ее внутреннее строение словно способствует этому движению…

И здесь позвольте мне ненадолго прерваться и поразмышлять о таинствах и премудростях природы.

У некоторых женщин промежность можно уподобить

лошадиному хомуту, а в само отверстие втиснется разве что детская свистулька, но не мужской член. У других же отверстие – как обручальное колечко, и уж если вы его преодолели, то ваш член оказывается в той же ситуации, что и бедняга бес из одной эротической сказки, провалившийся однажды в очень большую вагину, где встретился с еще одним шельмецом, который безуспешно искал там свою шляпу. Есть и другие… Но что это я разговорился о прозе жизни, когда Люси после полудюжины качков уже готова была кончить?

Ах, какое наслаждение мы получали! Вспоминать об этом – сплошное блаженство, даже сейчас, по прошествии стольких лет, когда Люси уже превратилась в степенную матрону, жену приходского священника и мать двух юных созданий, стоящих на пороге зрелости. Стоит мне только в самые трудные моменты жизни вспомнить о тех сладостных минутах, как член у меня тут же принимает боевую готовность и долго остается в этом положении.

О, эти голубые глаза, блуждавшие по потолку гостиной монсеньора, словно в безмолвном восторге и сердечной благодарности за те горячие струи, коими я, казалось, одаривал каждую клеточку ее организма!.. О, это быстрое нервное подергивание ее полненьких ягодиц в тот момент, когда она словно пыталась выплеснуть из себя собственную жидкость, накопившуюся в ней!.. И, наконец, этот вздох радости и облегчения, сорвавшийся с ее рубиновых губ, когда я освободил полость ее рта от исследовавшего его языка.

Нет таких слов, коими можно было бы в полной мере описать ощущение от первого соития, и нет под небесами такого народа, коему удалось бы изобрести слово в достаточной мере емкое, чтобы передать эмоции мужчины, возлегающего на девушку, чья промежность, как он уверен, не только никогда еще не ощущала прикосновения члена, бутылочного горлышка или свечки, но и сама ее обладательница чиста помыслами, как арктический снег.

Не успел я освободить из своих объятий Люси и, нежно ее поцеловав, заверить в том, что все в порядке и беспокоиться ей не о чем, как в комнату вбежала Мадлен.

– Ой, Люси, – воскликнула она, – такое приключе… – тут она увидела меня и, не закончив фразу, торопливо сказала: – Извините, мистер Сминтон, я не знала, что вы здесь.

Люси, которая уже успела оправить платье и с невинным видом усесться на софе, присоединилась к нашему разговору, и по той непринужденности, с которой она говорила, я понял, что она полностью владеет собой, а я могу вернуться к джентльменам, оставленным мною внизу.

– Скажите этим несносным мужчинам, чтобы они не сидели там весь день со своими сигарами. Это неуважение к нам, – сказала мне Мадлен, когда я выходил из комнаты.

Через минуту я уже сидел на своем месте и был готов слушать продолжение лекции монсеньора о березовых розгах.

– Сминтон, где вы пропадали, черт возьми? – спросил Дево.

– Там, где вам трудно было бы заменить меня, – без колебаний ответил я.

Мой ответ вызвал всеобщий смех, поскольку все полагали, что я говорю о ватерклозете, но я-то, конечно, имел в виду Люси. Кроме того, если уж говорить о Дево, моя сентенция имела и иной, скрытый смысл: он еще не оправился от приступа испанского сапа, как он всегда шутливо называл триппер.